Истинно говорю тебе, маленькая Мерилин: в добром здравии сойдем мы наземь с этих грозных утесов и пересечем кишащие нечистью джунгли, а там и добрый старый Девоншир, где настрадавшаяся родня будет счастлива прижать тебя к сердцу…

Так говорил Соломон Кейн, и слова его дышали незыблемой верой, и наконец Мерилин улыбнулась ему — улыбнулась простой улыбкой подростка, очнувшегося от страшного сна, и у Кейна вырвался вздох облегчения. Искра ужаса понемногу гасла в ее глазах, и Кейн смог представить себе, что настанет день, когда все пережитое в долгом плену в самом деле покажется ей смутно памятным сном.

Он бросил всего один взгляд назад, туда, где за насупленными холмами в мертвом молчании лежали разгромленные руины Негари. Негари, погребенной под собственными рухнувшими стенами и обвалившимися утесами. Долго они обеспечивали ее неприступную безопасность, но в конце концов они же и поставили точку в ее судьбе.

Душа Кейна омрачилась болью при мысли о тысячах человеческих существ, чьи смятые, раздавленные останки лежали среди руин. Но в памяти тотчас всплыли все их чудовищные преступления, и в глазах пуританина сверкнул холодный огонь.

Он заговорил словами из Библии:

— «И сказал я: побежавший от крика ужаса упадет в яму; и кто выйдет из ямы, попадет в петлю; ибо окна с небесной высоты растворятся, и основания земли потрясутся…

Ибо ты превратил город в груду камней, твердую крепость в развалины; чертогов иноплеменников уже не стало в городе; вовек не будет он восстановлен.

Так говорит Господь: и плененные сильным будут отняты, и добыча тирана будет избавлена; потому что Я буду состязаться с противниками твоими, и сыновей твоих Я спасу; и притеснителей твоих накормлю собственной их плотью… И допьяна упьются они, но не вином…»

Воистину, маленькая Мерилин, — заключил Кейн со вздохом, — мне довелось узреть своими глазами, как сбылось предсказанное пророком Исаией. Собственной плотью!.. Допьяна, но не вином!.. Мы ли не видели, каким напитком с жадностью упивались эти несчастные!..

Соломон Кейн взял девушку за руку и направился с нею к краю утеса. Перед ним было то самое место, куда он вскарабкался посреди ночи… ему казалось — уже очень, очень давно.

Одежда Кейна висела клочьями. Он был изодран, исцарапан и весь в синяках. Но глаза его сияли безмятежным спокойствием человека, уверенного в своем небесном Отце, а восходящее солнце заливало скалы и зеленые джунгли золотым светом, даруя обещание счастья.

Сэр Томас Доути

был казнен в Сент-Джулианс-Бей

в 1578

Восставший был выведен капитан

На прибрежный серый песок.

Там виселиц ряд окутал туман,

Их выстроил здесь еще Магеллан.

И голосом чаек рыдал океан,

Огромен и одинок.

Был Дрейк, точно лев, беспощаден и крут.

Он так своим людям сказал:

«Кто смеет из вас оспорить мой суд?

Он предал — пощады за это не ждут!»

Молчат капитаны, и в воздухе жуть,

И все опустили глаза.

И только вперед, ничего не боясь,

Шагнул Соломон Кейн.

«Возможно, ему поделом эта казнь,

Но вы Справедливость низвергнули в грязь:

Ваш гнев приговор выносил вместо вас,

На истину бросив тень.

Уж лучше бы прямо на месте на том

Рванули из ножен вы меч

И череп ему разрубили клинком,

Чем фарс называть справедливым судом,

И, слово “закон” себе сделав щитом,

Законом же пренебречь!»

У Дрейка в глазах вспыхнул адский огонь.

«Палач, отдавай топор!

А ты, пуританин, — командует он, —

Мятежника душу отправь-ка мне вон!»

Но руки скрестил на груди Соломон

И сказал, спокоен и тверд:

«Я не раб, чтобы быть тебе палачом».

«Заковать его!» — Дрейк взревел.

Кейна люди прозвали Божьим Бичом,

Но, не двинувшись, он расстался с мечом,

А потом кто-то взял его за плечо

И железные цепи надел.

Обреченный лицом изможден был и сер.

Умирать подошла пора.

Он со странной улыбкой на Дрейка смотрел.

Бывший друг — и судья, что отправил на смерть…

И, прощального взгляда не в силах стерпеть,

Отвел глаза адмирал…

Вот топор обронил серебристый блик,

Алый ток окропил пески,

Голова отлетела — и в тот же миг

Содрогнуться заставил внезапный крик…

Это голос кружившейся птицы достиг

Побережья могильной тоски.

«Все, кто предал, дождутся такого конца!» —

Френсис Дрейк прорычал, как лев.

Только взгляд далеко обходил мертвеца.

Капитаны шли прочь со смущеньем в сердцах.

А у Кейна в холодных глубоких глазах

Леденели презренье и гнев.

Поздно в ночь, когда сумрак на воды упал,

У себя адмирал сидел.

Пуританин в вонючей темнице лежал.

Его цепи гремели — кренился корабль.

Страж у двери его караулить устал

И, склонившись на пику, храпел.

Но жестоко его пробудили от снов:

Горло стиснула чья-то ладонь!

Живо узнику отдал он ключ от оков,

И кинжал отстегнул без борьбы и без слов —

Пуританина взгляд был не просто суров,

В нем пылал смертоносный огонь!

Этот медленный гнев был страшнее, поверь,

И опаснее вспышки любой…

Кто ему отомстить помешает теперь?

И с кинжалом в руках, как крадущийся зверь,

Соломон проскользнул в адмиральскую дверь

И ее притворил за собой.

Френсис Дрейк, океана краса и гроза,

За столом сидел одинок.

Вот он голову поднял и вскинул глаза,

Но туманила их и слепила слеза

И двумя ручейками по скулам ползла,

Отражая Кейна клинок.

Он не выхватил шпагу, не взял пистолет,

Чтобы мстителю дать отпор.

Он блуждал по тропинкам пронесшихся лет,

Там, где преданной дружбы заметен был след,

Как она стала ненавистью — где ответ?

Стала болью — с которых пор?..

С занесенным кинжалом стоял Соломон

Нескончаемо долгий миг…

Неподвижного Дрейка рассматривал он,

Словно сокол, добычу бьющий в угон,

А потом повернулся и вышел вон,

Еле слышно скрипнув дверьми…