Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я из-под ресниц покосилась на него. Поэтический стих находил на Августа редко, и всякий раз приступ не предвещал ничего хорошего.
— Утром ты была одной, а вечером… Я даже не знаю, какой ты стала. С одной стороны, я внезапно увидел ту девочку, которая в университете сиганула через пятиметровый забор, чтобы вернуть улетевший мяч. А с другой — ту девушку, с которой я работал три года назад. Но ты ни то и ни другое. Ты что-то третье. Такое же юное — и такое же уверенное. В юности тебе сильно недоставало осознания своей женской силы, своей красоты, а позже — огня и задора. А сегодня в тебе есть и то, и это.
Я не ответила. А что на такое можно ответить?
— Удивительный день, — повторил Август и радостно сообщил: — Знаешь, я ощущаю себя женатым!
Ну здрасте. Приплыли.
— А ты… нет? Ты ничего не чувствуешь?
— Нет, — безразличным тоном ответила я. — Август, я не могу чувствовать себя замужней после того, как меня притащили к судье, зарегистрировали пародию на брак с таким видом, словно делают одолжение мне, а не себе, потом поволокли знакомить со своей любовницей, объясняя, что моя прямая обязанность — убраться с ее дороги, разумеется, самолично приписав ей мои заслуги, и неважно, что они не имеют никакого отношения к тебе…
— Извини, — без тени вины сказал Август. — Я уже все забыл. Как не со мной было.
— И да, я должна чувствовать себя замужем за мужчиной, который поцеловал меня с таким же пылом, с каким мог бы целовать стену?
— Ну… в качестве компенсации могу предложить первую брачную ночь.
Я поперхнулась шербетом.
— Обещаю полностью реабилитироваться в твоих глазах, — заявил Август.
— Август, выпей таблетки, очень тебя прошу. Я не могу слушать пьяный бред.
— Да какой пьяный, я же говорю — три глотка всего было…
— И каждый — по кварте?
— Самых обычных глотка, — заверил меня Август, но послушно ушел за таблетками.
Начинается, подумала я, едва подавляя смех. Стоило мне только пожелать, называется. Надо и ему, и Максу сказать, что я лягу спать в прежней своей комнате, а самой пойти в детскую. Пусть подерутся. Им полезно. Оба после взбучки становятся не в пример умней.
— Делла, — позвал Август. — Макс — говнюк.
— Это ты к чему?
— Прошло время, ты забыла, каким он бывает. Он такой несчастный и одинокий, тебе его жалко. Но это игра. Делла, вспомни, он искалечил твою жизнь.
— Я не собираюсь с ним мириться, если ты об этом.
— Нет. Я ждал его. Я понимал, что он попытается встретиться с тобой, и ты его простишь. Делла, ты прощала его много раз. Он нагрешит, раскается — и снова пускается во все тяжкие. Зачем тебе это? Он снова обманет тебя. И снова для тебя это будет унижение, боль…
— Август, он женат. Ничего «снова» быть не может. И как по мне, Ида — вполне адекватное наказание ему. Они достойны друг друга.
— Ида, — согласился Август и вернулся к перилам. — За Иду ему следовало бы второй раз сломать челюсть.
Меня удивил его тон.
— Ты защищаешь ее, или мне мерещится?
— Делла, я помню, что было на Саттанге. Но… выслушай. Ида не виновата. Она очень несчастный человек.
— Август, вот только не надо…
— Надо. Я наводил справки о ней. Меня с самого начала поразило, что ее поведение не соответствовало статусу. Я не понимал, как она стала офицером. Она не могла пройти стандартные тесты, да ее завалили бы еще на первом курсе колледжа. И уж тем более она не могла служить у Рублева, а ведь прослужила восемь лет. У Рублева нет кадрового голода и никаких причин терпеть отвратительный нрав офицера.
Он взял паузу, ожидая моей реакции. Мне только еще Иды в этот дурацкий вечер недоставало, но Август прав: история мутная.
— Она действительно умна и блестяще окончила колледж. Все, кто помнил ее в юности, отмечали, что у Иды редкая для ее происхождения эрудиция, суждения лаконичны и точны, она наблюдательна и хорошо разбирается в людях. Очень вынослива как физически, так и психически. Правда, говорили, что она замкнута и не интересуется мужчинами. Ее волновала только карьера. Рублев был доволен ею, хотя и сетовал, что она холодна с товарищами. В последние годы сослуживцы начали жаловаться, мол, офицер Рафферти высокомерна, как будто презирает их всех. Выражалось это в ее равнодушии к мирским слабостям. Рублев собирался в виде премии за десять лет безупречной службы направить ее в Мадрид, на курсы повышения квалификации в Военном университете. Был уверен, что за оставшиеся два года нареканий не появится, как не было их раньше. Собственно, поэтому он и поставил Рафферти в экипаж Макса.
— И что же случилось с этим образцовым навигатором?
— Болезнь. Врожденная эндокринная патология. Возможно, если бы ее обнаружили пораньше и лечили грамотно, Ида не стала бы такой, какой мы ее запомнили. В четырнадцать лет она начала страдать от гипервозбудимости. На другие симптомы патологии внимания не обратила, так как гипервозбудимость затмевала все. Она знала, что такая возбудимость ненормальна, ни с кем из девочек подобного не происходило, и очень боялась, что у нее не хватит силы воли противостоять страстям. А Ида не хотела размениваться на личную жизнь, она мечтала поступить в колледж, сделать карьеру, купить домик в хорошей колонии первого радиуса и зажить там с любимой бабушкой, которой, в общем, обязана была всем — и общей культурой, и умением вести себя в обществе. Обратиться к врачам ей в голову не пришло, она вступила в разрешенную исламскую секту, практикующую женское обрезание, пошла к хирургу и удалила клитор по религиозным требованиям. Она считала, что это хороший выход. Секту тут же покинула и крестилась в лютеранской церкви. Получила облегчение всего на несколько недель, и решилась пойти к врачу. Обследование выявило серьезную патологию, уже порядком запущенную. Иде грозила быстрая, в два-три года, инвалидизация. Бабушка отдала все сбережения, чтобы внучка лечилась в хорошей клинике. Иду дважды оперировали, и после второй операции проблема исчезла.
— А родители?
— Самоустранились. Им казалось, Ида выдумывает болезни, чтобы привлечь внимание. Подумаешь, болезнь — все мысли о сексе. Это от распущенности, это от того, что она слушала бабушку, и та заразила ее своими бреднями.
— Бабушка не родная, что ли?
— Нет. Разведенная мачеха ее отца, сама бездетная, Ида была ее единственной отрадой. После лечения, на мой взгляд, варварского и излишне радикального, Ида смогла закончить школу, поступить в колледж, найти прекрасное место службы. За пять лет она скопила денег, чтобы купить вожделенный домик — на Саванне. Отличное место, отличные люди. Бабушка туда переехала и удочерила девочку из приюта. Ида к девочке относилась то ли как к младшей сестре, то ли как к дочке. Пользовалась каждой увольнительной, чтобы побывать дома.
— Думаешь, на Саттанге был рецидив?