— Для такой, какая вы теперь, вы слишком быстры, — сказал он, — но для той, какой вы были, пожалуй, наоборот. Говорят, что любовь делает мужчин быстрыми, а женщин медлительными. Если вы влюбитесь еще сильнее, я вас поймаю.

Не отвечая, она улыбнулась ему. Она никогда не знала, что говорить этому человеку с бледными глазами, которого она видела так редко, что он казался ей колыханием на краю одиночества, которое она делила с Принцем Лиром. Вдали, предупреждая, звякнула броня, она услышала неровный цокот копыт.

— Ваш сын возвращается домой, — сказала она. — Давайте подождем его вместе.

Король Хаггард, медленно подойдя к парапету, где она стояла, почти не взглянул на поблескивающую вдали фигурку возвращающегося домой Принца.

— Ну в самом деле, что вам или мне до Принца Лира? — спросил он. — Он не мой ни по рождению, ни по духу. Я подобрал его там, где его кто-то бросил, потому что мне казалось, что я несчастен, раз у меня нет сына. Вначале это было довольно приятно, но скоро все прошло. Все умирает в моих руках. Я не знаю, почему так происходит, но так было всегда, все умерло, все стало тусклым и холодным, все, кроме одного, самого дорогого, единственного, что когда-либо было моим. — Его мрачное лицо внезапно напряглось, как голодный настороженный капкан. — И Лир не поможет вам, — сказал он. — Он никогда и не знал, что это такое.

Без предупреждения замок запел натянутой струной, когда спящий у его корней зверь шевельнул своим ужасным телом. Леди Амальтея привычно легко восстановила равновесие и беспечно сказала:

— Красный Бык. Ну почему вы думаете, что я пришла украсть Быка? У меня нет королевства, которое надо охранять, я не хочу ничего завоевывать. Для чего он мне? Сколько он ест?

— Не смейтесь надо мной! — отвечал король. — Красный Бык столь же мой, сколь и мальчишка, он не ест, его нельзя украсть. Он служит любому, у кого нет страха, а страха у меня не больше, чем всего остального. — И все же Леди Амальтея видела, как по длинному серому лицу скользят предчувствия, прячась в тени бровей и выступах черепа. — Не смейтесь надо мной. Не прикидывайтесь, что забыли свою цель. Я ли должен напоминать вам о ней? Я знаю, что вы ищете, а вы знаете, что я обладаю ими. Отнимите их, отнимите их у меня, если сможете, но не смейте сдаваться сейчас! — Морщины черными ножами рассекали его лицо.

Принц Лир пел, но Леди Амальтея еще не разбирала слов. Она спокойно сказала Королю:

— Милорд, во всем вашем замке, во всей вашей стране, во всех королевствах, которые может покорить для вас Красный Бык, мне нужно только одно, и вы только что сказали, что дать это не в вашей власти. Каково бы ни было ваше сокровище, желаю вам насладиться им. До свидания, ваше величество.

Она повернулась к лестнице, но Король загородил ей дорогу, она остановилась, глядя на него глазами, глубокими, как отпечатки копыт в снегу. Седой Король улыбнулся, и на мгновение ее обдала холодом странная нежность к нему — ей вдруг представилось, что они чем-то похожи! Но он сказал:

— Я знаю, кто вы. Я узнал вас почти сразу тогда на дороге, когда вы в плаще шли со своим шутом к моему порогу. С тех пор вас выдавало каждое движение. Походка, взгляд, поворот головы, подрагивание жилки на шее, даже ваша привычка стоять совсем неподвижно — все выдавало вас. Вы заставили меня какое-то время удивляться, и за это я вам по-своему благодарен. Но ваше время кончилось.

Он глянул через плечо в сторону моря и внезапно шагнул к парапету с бездумной легкостью юноши.

— Начинается прилив, — сказал он. — Посмотрим. Идите сюда. — Он говорил очень мягко, но его голос стал вдруг похож на крики уродливых птиц на берегу. — Идите сюда, — лютым голосом приказал он. — Идите сюда, я не прикоснусь к вам.

Принц Лир пел:

Я буду любить вас, как я лишь могу,

Любить, сколько б лет ни минуло.

Притороченная к седлу страшная голова вторила низким фальцетом. Леди Амальтея подошла к Королю.

Под низким вихрящимся небом вздымались волны, медленно, как деревья, выраставшие по мере приближения к берегу. Вблизи него они изгибались, все круче выгибая спину, и яростно бросались на песок, словно пойманные звери на стенку клетки, откатываясь назад с рыдающим рычанием, чтобы броситься вновь, не щадя разбитых когтей. Уродливые птицы печально кричали. Серо-сизые, как голуби, волны разбивались о берег и возвращались в море потоками того же цвета, что и волосы, скользящие по ее лицу.

— Там, — произнес рядом с ней странный высокий голос, — они там. — Король Хаггард, ухмыляясь, показывал вниз на белую воду. — Они там, — повторил он, смеясь, словно испуганный ребенок. — Они там. Скажите, что это не ваш народ, что не в поисках его вы пришли сюда. Скажите, что вы оставались всю зиму в моем замке лишь ради любви.

Не ожидая ответа, он нетерпеливо повернулся к волнам. Его лицо удивительно изменилось: восхищение расцветило мрачную кожу, сгладило скулы, ослабило тетиву рта.

— Они мои, — тихо сказал он, — они принадлежат мне. Красный Бык по одному собирал их, а я велел ему загонять их в море. Где еще можно держать единорогов и какая клетка их удержит? Ведь Бык сторожит их — спит ли он или бодрствует. И он сломил их сердца давным-давно. Теперь они живут в море, и каждый прилив приносит их к берегу. Один шаг, но они не осмелятся его сделать, не осмелятся выйти из воды. Они боятся Красного Быка.

Неподалеку Принц Лир пел: «Отдать без сожаления, все отдать, все то, что можешь и умеешь дать…» Леди Амальтея сомкнула руки на парапете, и ей вдруг захотелось, чтобы Лир оказался рядом — ведь теперь она поняла, что Король Хаггард сошел с ума. Внизу были скалы, болезненно желтая полоска песка, надвигающийся прилив и больше ничего.

— Я люблю смотреть на них. Их вид наполняет меня счастьем, — пел рядом детский голос, — я уверен, что это счастье. Когда я почувствовал это впервые, я подумал, что умираю. Их было двое в утреннем тумане. Он пил из ручья, а она положила голову ему на спину. И я сказал Красному Быку: «Они мои, я должен обладать ими всеми — ведь моя нужда велика». И Бык переловил их по одному. Ведь он хотел того же. И он хотел бы того же, будь то жук-щелкун или крокодил. Он различает лишь то, чего я хочу, а чего — нет.

Склонившись над низким парапетом, он на момент позабыл о ней, и она смогла бы убежать. Но она осталась на месте — в свете дня ее вновь обволакивал тот же старый забытый сон. Прибой разбивался о скалы и откатывался, чтобы накатиться вновь. Принц Лир, приближаясь, пел:

Я буду любить вас хоть тысячу лет,

Любви не надеясь добиться в ответ.

— Наверно, я был молод, когда увидел их впервые, — сказал Король Хаггард. — Сейчас я, должно быть, стар — по крайней мере с тех пор я перепробовал многое и многое мне надоело. Но я всегда знал, что сердце не стоит вкладывать ни во что, ведь ничто не вечно, и я был прав, и потому я всегда был стар. И все-таки каждый раз, когда я гляжу на моих единорогов, во мне просыпается что-то похожее на утро в лесу, и я по-настоящему молод, и все может случиться в мире, полном такой красоты.