Что же на это ответить? Карл Новак, конечно, раскаивается, напуган – но с чего бы мне его защищать?

– Я тебе говорю! Леора! Что молчишь? Оглохла?!

Карл хватает меня за плечо, глубоко впиваясь пальцами в кожу, и пытается развернуть лицом к себе. Я вырываюсь, и табурет опасно наклоняется на двух ножках. Карл глухо вскрикивает, но у меня нет времени даже выставить руки, чтобы смягчить падение.

Прежде чем отключиться после удара головой о каменные плиты пола, сквозь завесу из чёрных точек я вижу шагающие к нам сапоги Обеля.

– Может, всё-таки отвести тебя к врачу? – заботливо спрашивает Обель. – Ты сильно ударилась.

Я осторожно поворачиваю голову справа налево и потираю лоб. Похоже, скоро будет шишка.

– Я в порядке. Клиенту Карла, наверное, хуже пришлось. – Попытка встать оканчивается неудачей. Кружится голова, и я бессильно валюсь обратно в кресло. – Он всё ещё в студии? Вам к нему не пора?

Покачав головой, Обель протягивает мне стакан воды.

– Я как раз отпустил клиента за минуту до того, как услышал шум. Ему всё равно надо сделать перерыв, а потом мы с ним ещё поработаем. – Обель улыбается, но потом мрачнеет, прикрыв глаза. – Ну и напугала же ты меня, девочка! Я подумал, он тебя убил. – Дрогнувшим голосом произносит он и через минуту яростно шипит: – Вот поганец… Понятно, что примерного поведения от него ждать глупо, но такая подлость… Кстати, он ушёл. Я велел ему не возвращаться.

– Он… Он не виноват. – Невероятно, но я, кажется, защищаю Карла. – Он был очень расстроен, сердит, но не собирался сбивать меня на пол. Просто взял за плечо, а ножки табурета подвернулись.

– Леора, я не слепой. С самого начала было ясно, что вы с Карлом друг друга не выносите. Я тоже виноват – подлил масла в огонь, пообещав победителю постоянную работу в студии.

– Ничего страшного, Обель. Так уж вышло, но теперь Карл ушёл, всё кончилось.

Даже пока я уверяю Обеля, что всё в порядке, мои мысли возвращаются к неприятному мгновению, когда Карл вцепился мне в плечо. К счастью, Обель куда-то уходит, и вскоре до меня доносится умиротворяющий звук закипающего чайника. Тихонько посмеиваясь, я сообщаю:

– Моя мама говорит, что чай решает все проблемы.

– Может, и не все, но чашка чая ещё никому не повредила.

Обель разливает чай и уверенными движениями размешивает сахар. Даже такое обычное дело в его руках превращается в искусство. Я вдруг понимаю, почему мне так хорошо и спокойно рядом с Обелем, – он очень похож на папу.

Обель передаёт мне чашку и садится напротив, устало отпивая глоток.

– Неприятно получилось. Такой одарённый ученик… Мне очень жаль, Леора. По крайней мере, тебе он больше не помешает. Обхватив чашку дрожащими пальцами, я благодарно улыбаюсь Обелю и втайне вздыхаю с облегчением. Я чувствовала, что Карлу нельзя доверять, опасалась его… И вот он ушёл. Всё испортил – и теперь сам по себе. Не будет мне мешать, не украдёт мой кусочек счастья.

– Ладно. Ты посиди ещё, отдохни, – вставая, говорит Обель. И тут, не в силах сдерживаться, я выпаливаю:

– Вы дали мне тот портрет Белой Ведьмы и попросили перерисовать его не просто так, правда?

– О чём это ты? – обернувшись, переспрашивает Обель. Я молча пристально смотрю на него. Пожав плечами, он садится обратно.

– Ах да, вид у тебя и правда был обескураженный, когда ты заметила ваше сходство. Леора, ты просто её копия. Неужели ты не знала? Принимая во внимание, кем был твой отец… Кем был мой отец…

– Вы были знакомы с папой? – Вопрос звучит громче, чем мне хотелось. – Вы были знакомы с папой и ничего мне не сказали?

Смущённо покачиваясь на стуле, Обель отвечает:

– Твой отец был необыкновенным человеком, Леора! Его знали и ценили очень многие.

Настойчиво глядя ему прямо в глаза, я безмолвно прошу рассказать что-нибудь о папе, не отделываясь общими фразами.

– Послушай, Леора. Внимательно послушай. – Обель слегка отворачивается от моего пристального взгляда. – Я действительно знал твоего отца. Не лично, через знакомых, и конечно же слышал о нём задолго до переезда в этот город. Как и большинство из нас.

– Большинство из нас? – резко переспрашиваю я. Словно в поисках нужных слов, Обель прижимает ладонь ко лбу.

– Иногда гак непросто выбрать верный путь! – шепчет Обель, обращаясь скорее к самому себе. – Понимаешь, Леора… Твой отец… Я пришёл в Сейнтстоун из-за него. Пришёл вслед за ним. Я верил ему, как и многие другие. Он дал нам надежду. Позволил надеяться, что пустые когда-нибудь смогут жить рядом с отмеченными. У меня вырывается хриплый всхлип, и Обель умолкает, внимательно глядя на меня.

– Ты так на неё похожа! Я думал, отец как-то намекнул тебе…

– О чём? Что Белая Ведьма – моя дальняя родственница? Она? Самая первая пустая?

И папа этого не стыдился? – Мой голос взвивается до крика. Мысль настолько нелепа, что я не могу удержаться от смеха, но Обель по-прежнему серьёзен.

– Зачем вы дали мне нарисовать её, если не собирались больше ничего рассказывать? – Меня накрывает волна тошноты, и я цепляюсь за подлокотники кресла. – Не надо было подсовывать мне рисунки, раз не хотели лишних расспросов. Зачем вы это сделали? Думаете, мне нравится быть как-то связанной с чёртовой Белой Ведьмой? Обель страдальчески морщится, но меня уже не остановить.

– Мы все знаем историю. Ведьма проклята, изгнана, забыта! А вы говорите, что я на неё похожа?

– Забыта ли она, Леора? – Обель вглядывается в меня так пристально, будто ищет в моём лице подсказку следующим словам. – Действительно ли она забыта? Похоже, ты знаешь о ней довольно много. Уверен, что и твоим друзьям о ней кое-что известно. – С этим не поспоришь, и я нехотя киваю. – Полагаю, Белая Ведьма – одна из самых знаменитых женщин в нашей истории.

– Вы говорите о ней, словно… словно она сотворила что-то важное. Пустых больше нет, их изгнали, и её тоже. Я не дура, Обель. И уже не ребёнок.

Наставник по-прежнему смотрит на меня холодно и оценивающе, не отводя глаз.

– Ответь мне на такой вопрос, Леора, – продолжает он, и в его голосе проскальзывают нотки отчаяния. – Ты помнишь ту женщину, которая просила нанести ей знак листа в память об умершем ребёнке? Знак листа у подножия семейного древа?

– В тот раз вы заставили меня нарушить закон! – с разгорающимся гневом выкрикиваю я. Но Обель лишь склоняет голову набок, словно ничего особенного не происходит.

– Почему мы нанесли ей знак тайно? Почему ей нельзя помнить малыша открыто? А я скажу тебе почему. Лонгсайт настолько боится пустых, что даже младенцу двух дней от роду, умершему без первого знака, отказывает в праве на память. Он боится, что если мы станем помнить детей без знаков, то захотим помнить и других пустых. Лонгсайт уверяет, что пустые опасны для общества, но он сам опаснее всех, кого я знаю. У меня достаёт сил лишь молча смотреть на Обеля. Поражают не только его слова, но и страсть, напор, с которыми он произносит свою короткую речь. Всегда спокойный и собранный мастер исчез, мой собеседник искренне страдает, говоря о пустых.