Наконец выблевывать стало нечего, и Катон сел, изнеможенно опершись о стену, дыша ртом и никак не в силах надышаться.

– О боги, это что еще за выверты? – невнятно мямлил он.

Заметив краем глаза движение, префект мутно повел взглядом и увидел тощую одичалую кошку, которая трусцой прошла через блевотину, нюхнула, брезгливо отпрянула и протрусила в обратном направлении, где села и стала не мигая смотреть на него.

– Что смотришь, помощница? К тебе у меня доверия нет.

Кое-как заведя руку за голову, он почувствовал у себя в волосах толстую корку запекшейся крови. Дальнейшее ощупывание выявило большущую шишку и порез на лбу. Катон болезненно поморщился. Холод пробирал до костей. Он подтянул к груди колени и обхватил их, мучительно пытаясь сосредоточиться. Память о том, как он очутился здесь, отшибло, однако припоминался арест сенатора Граника. Слова, которые тот произносил на пути ко дворцу. Затем – какая-то дверь, прямо в лицо, а из двери кто-то вылетел и шарахнул на полном ходу… а после этого недвижное тело с ножом в спине. Граник, уже мертвый…

И тут в голову приливом хлынули остальные подробности. Катон мгновенно насторожился, напряг глаза и уши, до рези в глазах вгляделся в одну сторону, затем в другую. Нападавшего нигде не было – убийцы Граника, подстроившего, чтобы вся вина за убийство легла на него, Катона. Вокруг никого. Сколько же он провалялся здесь в бесчувствии? Трудно сказать. С уверенностью можно сказать лишь то, что он в опасности. Паллас наверняка разослал по городу на его поиски отряды преторианцев и городские когорты. Если они его найдут, то, безусловно, выставят виновным за все, и прежде всего за убийство. Кто за всем этим стоял, сомневаться не приходилось. Конечно же, Паллас. Это его рук дело. Имперский вольноотпущенник настоял, чтобы арест произвел именно он, Катон, а затем препроводил арестованного во дворец. Там уже ждала комната, в которой Граник должен был якобы чего-то дожидаться, а убийце дали знак войти и сделать свое дело. Если б Катон не сунулся до срока на звуки недолгой возни, убийца по веревке скрылся бы так же незаметно, как и появился в комнате.

В памяти пронеслись сцены преследования: дворцовая кухня, улицы, а затем… затем ничего. Вспомнилась и та татуировка. Скорпион с возведенным для удара жалом. Эмблема преторианской гвардии еще со времен Сеяна, утвердившего ее в честь императора Тиберия, Скорпиона по гороскопу. Так что убийцей, судя по всему, был преторианец. Причем не просто солдат или даже гвардеец, а некто с изумительной быстротой реакции. Он бы и с ним, Катоном, мог разделаться, но решил оставить в живых…

Что сказал тот нелюдь? Что Паллас желает его, Катона, сыскать и взять живьем, чтобы затем провести перед всем народом как убийцу сенатора Граника. Конечно, можно попытаться это опротестовать, тыкая в убийцу пальцем, но у Палласа такие потуги вызовут лишь смех. Да и кто ему, Катону, поверит? Его нашли с обагренными кровью руками, да еще и в присутствии двоих свидетелей, которые подтвердят все, что им скажет Паллас. Западня что надо. Единственная надежда на спасение в том, чтобы найти подлинного убийцу и заставить его сознаться. Ну, а какая на это надежда? Он преторианец; очень хорошо. Но преторианская гвардия насчитывает несколько тысяч человек. Возможно, он уволен со службы, и тогда перспектива выследить его становится еще более туманной.

Положение усугублялось еще и тем, что Катон теперь был преследуемым. И пока не установлена личность настоящего убийцы и его связь с Палласом, дать себя поймать ни в коем случае нельзя. Пока надо исчезнуть, смешаться с римским плебсом, сделаться просто лицом в толпе. Первым делом следует сменить внешность. Начать с одежды. Плащ и туника сейчас перемазаны нечистотами и запекшейся кровью. Но и при этом своей добротностью они отличают его от остальных обитателей этой трущобы. Пожалуй, нужно избавиться от этих вещей…

Катон встал, превозмогая тупую боль в голове, и осторожно тронулся проулком в глубь трущобы, по дороге пробуя двери. Разумеется, все они были заперты изнутри. Как раз на подходе к соседнему перекрестку до слуха префекта донеслись голоса. Он поспешил занять место под аркой какой-то лавки, где застыл, вжавшись в угол. Темень на перекрестке чуть разбавилась трепетной оранжеватой дорожкой, пролегшей по булыжнику, и в следующую секунду впереди небольшого, вооруженного дубинами отряда в улочку ступил факелоносец.

– Так где он тут? – недовольно бурчал тот, кто шел у него за спиной. – Я-то думал, он там, куда нам указал тот злыдень…

– Может, он водил нас за нос? – добавил другой.

– А ну, прекратить болтовню! – оборвал их факелоносец.

Приостановившись, они заспорили, в какую сторону им идти. В конце концов их предводитель настоял, что идти нужно вперед, и они прошагали мимо, унеся с собою свет. Катон дождался, когда истает звук их голосов, после чего вышел из-под арки и осторожно подобрался к перекрестку. Отряд успел отдалиться, и Катон облегченно перевел дух.

Дальше на некотором расстоянии находился узкий сводчатый проход в общий двор, окруженный несколькими инсулами. Посередине здесь журчал небольшой фонтан, который, судя по обветшалости, был построен еще в ту пору, когда эта часть города была застроена еще не так плотно. Вода сливалась в большую каменную чашу, из которой переливалась в каменные углубления, а дальше – в слив. Катон прислушался, огляделся: вокруг никого. Он подошел к фонтану, снял плащ и подставил голову под струи – такие холодные, что префект невольно ахнул. Тем не менее вода смыла корку запекшейся крови и очистила рану. Набухший рубец под пальцами стрельнул болью так, что пришлось отдернуть руку. Соблазн омыться Катон в себе подавил. Во-первых, вода ледяная; во-вторых, замызганность и грязь были сейчас средством маскировки. Оглядевшись, в углу двора префект заприметил навес с веревками для сушки одежды, на которых висело разное тряпье. На подходе к навесу слух уловил тусклое позвякивание цепи, а взор различил, как из темени показался темный четвероногий силуэт. Сторожевой пес. Вот так влип… Сейчас начнет лаять, и беды не оберешься. Но пес совершенно неожиданно завилял хвостом и стал с любопытством нюхать воздух. Катон рискнул медленно вытянуть раскрытую ладонь и осторожно приблизился. Пес подался вперед и, едва Катон до него дотянулся, стал жарким влажным языком нализывать ему пальцы. Чудеса, да и только. Уже чуть более смело префект стал почесывать пса за ушами.

– Молодец, молодец, – прошептал он, – славный песик. Только не лай, пожалуйста.

Усыпив бдительность животного, Катон продвинулся к бельевым веревкам. Здесь сиротливо висело несколько разномастных туник и плащей, в основном поношенных и латаных; а еще сюда затесалась войлочная шапка. В самом углу обнаружился большой полотняный мешок для стирки, перевязанный ремешком. Катон разделся и присмотрел себе самые заношенные тунику и плащ, а еще шапку. На их место он вывесил свою собственную одежду, сокрушенно представляя себе восторг на лице того, кто поутру обнаружит такую подмену. Туника пованивала кислым потом, и ее посконная ткань была груба. Расставаться с серебряной фибулой на своем плаще не поднималась рука, и Катон перепрятал ее себе в кошель. Было отрадно ощущать под мешковатым плащом мечевой пояс и кинжал. Оставалось укрыть лишь одну персональную деталь – золотой браслет. Удивительно, что убийца не снял с него эту ценную вещицу; видимо, из опасения, что потом придется объясняться перед хозяевами, откуда у него взялась такая драгоценность. Браслет Катон упрятал в самые недра стирочного мешка.