Рут помогла Пирсону составить отчет, в котором американское руководство излагало свои планы по дальнейшему усовершенствованию и преобразованию колонии и просило у Москвы средства на осуществление этих планов. А еще Рут взялась оживить общественную жизнь колонии и «без устали устраивала вечеринки и развлечения». Вместе с Фрэнком она организовала самодеятельную постановку пьесы Сьюзен Гласпелл «Подавленные желания» – фрейдистской комедии нравов. Сама Рут и не думала подавлять желания, которые вскоре захлестнули ее: утопическое социальное желание стать частью нового общества внезапно обернулось личным любовным пробуждением[314].

Внося заметный и осмысленный вклад в жизнь колонии, Рут начала испытывать доселе незнакомые ей чувства. В первый же день работы Рут познакомилась в конторе с Сэмом Шипманом, который ввел ее в круг ее служебных обязанностей. Шипман был евреем и инженером, он закончил Корнеллский университет.

Я сразу очень заинтересовалась им – он выделялся среди остальных. Он был высокий, с хорошей фигурой, изящно выглядел даже в рубашке цвета хаки и заношенных вельветовых штанах. У него были задумчивые темные глаза за очками в роговой оправе, смуглая кожа и нежный, чувственный рот. Его молодость в сочетании с умудренным видом производили самое выигрышное впечатление[315].

Они сделались верными друзьями и подолгу гуляли в лесу, где красота природы позволяла отдохнуть от непрестанных мелких склок между колонистами – склок, которые, похоже, обострили уже существовавший разлад между Рут и Фрэнком. Рут и Сэм начали еще больше видеться после того, как Сэм и его сосед по комнате Ирвин поселились в мансарде Каменного дома. Они оба часто заходили в гости к Кеннеллам, и пока Фрэнк дремал на кровати, остальные читали вслух, играли в шарады, болтали и смеялись. Рут вспоминала: «Когда рядом появлялся [Сэм], жизнь уже не казалась серой или тоскливой – она вспыхивала яркими красками и окутывалась романтическим сиянием». Однажды, когда Фрэнку нездоровилось и он не вылезал из постели, Рут с Сэмом отправились искать учебник русского, который ее муж обронил где-то в снег. Заметив учебник, Рут потянулась за ним – и провалилась в сугроб. Сэм помог ей подняться, и некоторое время они «стояли по пояс в снегу, держась друг за друга»[316].

Общение с Сэмом позволяло Рут отвлечься от неприятных мыслей и впечатлений. Вместе с зимой пришли холод и тьма, настроение у людей испортилось, они стали еще чаще ссориться. Рудником в тот момент руководили русские, и когда русский управляющий выселил из дома три американские семьи, чтобы разместить там штаб-квартиру профсоюза, несколько уоббли активно запротестовали. Они жаловались, что «американских рабочих эксплуатируют в чужой стране местные бюрократы при поддержке коммунистической партии». Они (незаконно) организовали местную ячейку ИРМ и, к удивлению Рут, избрали ее председателем. Позже инспектор рудников посетил Каменный дом, чтобы подыскать комнату для нового горного инженера, тоже русского. Принялись думать: кого же выселить, чтобы освободить для него жилплощадь? Альфред Пирсон попытался выселить семью Ханов. Когда Саймон Хан сослался на правило, согласно которому никого нельзя выселять зимой, Пирсон пошел на попятную, но заявил, что, поскольку миссис Хан не работает, Ханам нельзя пользоваться общественной прачечной. Возмущенный Саймон объявил, что больше не намерен работать под началом Пирсона. Рутгерс, узнав об этом, приказал Хану выходить на работу[317].

Но вдруг, посреди этих раздоров и тоскливого зимнего мрака, с горизонта воссиял луч надежды: московские чиновники одобрили планы передать управление колонией американскому руководству. Передача была назначена на 1 февраля 1923 года. Однако в соответствии с введенной советской властью новой экономической политикой «Кузбассу» следовало ввести систему оплаты труда. Согласно этой системе, рабочие подразделялись на семнадцать категорий – по идее, для повышения производительности. Колонисты испугались, что новое регулирование заработной платы лишь обострит рознь между белыми воротничками и промышленными рабочими, усилит конкуренцию и практически погубит мечты о рабочем кооперативе. Кроме того, колонисты потеряют право на участие в управлении делами «Кузбасса». Таким образом, хотя колония официально и перейдет под «американский» контроль, от ее «автономности» на деле останется лишь пустой звук[318].

Не удивительно, что уоббли нисколько не обрадовались этому новому положению вещей, и многие решили уволиться. А в ожидании свободы некоторые из них отказались выходить на работу, но потом получили уведомление о том, что если они не вернутся к трудовым обязанностям, то лишатся пайков. Было созвано собрание колонистов. Бастующие уоббли заявили, что они и так уже отдали колонии немало своего труда и капитала, а взамен почти ничего не получили. Финн-коммунист стал перекрикивать одного уоббли, а тот пригрозил ему кинжалом. Кто-то еще вытащил пистолет. Товарищи набросились на драчунов и отняли у них оружие. После того как большинство колонистов проголосовали за то, чтобы бастующие вернулись на работу, уоббли согласились подчиниться. Однако бывшие забастовщики пришили к тыльной стороне рабочих блуз букву P (prisoner – «заключенный») в знак того, что работают по принуждению[319].

Рут и Фрэнк с самого начала солидаризировались с уоббли, и Фрэнк, хотя и не присоединялся к забастовке, продолжал поддерживать тех, кто забастовал. Он заявлял, что вся идея ложно преподносилась как «шанс приобщиться к индустриальной демократии», так что забастовщики совершенно правы в том, что отвергают «наемное рабство в капиталистическом предприятии, управляемом сверху». Фрэнк объявил также, что они с Рут тоже должны уехать вместе с остальными. Рут отказалась наотрез, заявив, что подписывала контракт на два года и пробудет тут до истечения этого срока. На самом деле остаться в Сибири она хотела по другим – личным – причинам. В дневнике она записала: «Я хочу остаться здесь – и быть свободной, свободной!»[320]

Но даже Рут с тревогой задумывалась о том, как скажутся эти перемены в управлении на общинном быте колонии. По мере приближения знаменательной даты на Рут все чаще накатывала ностальгия:

Я думаю, самыми прекрасными и удивительными воспоминаниями в моей жизни навсегда останутся эти короткие месяцы полнейшей свободы от проклятых денег и частной собственности, когда я беззаветно работала бок о бок с мужчинами, ела в общественной столовой, отдавала белье в коммунальную прачечную, чинила башмаки в коммунальной обувной мастерской… ежемесячно получала свой брусок мыла – и удовлетворяла все свои потребности, не потратив ни рубля![321]

Сэм, будучи начальником планового отдела, отвечал за разделение работников на категории. Рут утверждала, что само это разделение – несправедливость. Когда колонисты собрались, чтобы обсудить, как именно будут определяться эти категории и соответствующие им размеры зарплат, Фрэнк внес следующее предложение: пусть на бумаге колонисты согласятся на внедрение этой системы, а на деле все заработанные деньги будут распределяться поровну. Рут поддержала мужа, заявив, что коммунальный быт устроен правильно и что если сами русские еще не готовы к настоящему коммунизму, то они, американцы, уж точно готовы.

Подавляющее большинство проголосовало против предложения Рут и Фрэнка, а один колонист выкрикнул, что, если уж система зарплат годится для русских, то для них, американцев, и подавно! Другая женщина, коммунистка, фыркнула: «Она [Рут] вздумала учить русских есть мороженое!» Рут сердито ответила, что если американцы ничему не могут научить русских, тогда им вообще здесь делать нечего. Последнее слово осталось за Гарри Сассменом, сатириком: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь… А потом разделяйтесь на семнадцать категорий!» Рутгер спросил Рут и Фрэнка, примут ли они новую систему. Фрэнк пробурчал что-то невнятное, а Рут сказала, что как-нибудь смирится с ней, если только прежние коммунальные условия сохранятся: «Для меня как для работающей женщины они означают эмансипацию»[322].

Третьего февраля тридцать семь колонистов, в том числе пять женщин и семь детей, уехали. Несколько разочарованных колонистов рассказали в американской прессе о причинах своего недовольства. Рут и Томас Дойл из Батон-Ружа (штат Луизиана) пошли дальше – и обвинили организаторов «Кузбасса» в сознательном обмане и присвоении их денег. Проведенное в России время они охарактеризовали как «несколько месяцев опасностей,