А летом у меня началась сильнейшая депрессия. Я думал, что уже знаю, что такое депрессия. Но тут все утратило смысл настолько, что было физически больно. Приходили люди и пытались подбодрить. Они все говорили и делали, как надо, а я сидел, слушал, благодарил («спасибо, что зашли»), фальшиво улыбался и лгал, что мне уже лучше. Но внутри ничего не чувствовал.

Несколько месяцев я мечтал о Джоше. Мечтал о том, как разговаривал бы с ним подолгу: о жизни и смерти, о всяких случайных пустяках. Доселе я был типичным обалдуем из среднего класса: безответственным и закомплексованным лентяем и социофобом. На Джоша я во многих отношениях смотрел снизу вверх: он был старше, увереннее и опытнее. Он больше открывался миру и больше принимал его. Помню, мне приснился сон, как мы с Джошем сидим в джакузи (да, это странно) и я говорю: «Мне очень грустно, что ты умер». А он рассмеялся. Не помню точные слова, но это было что-то вроде: «Зачем ты беспокоишься, что я умер, когда сам боишься жить?» Я проснулся в слезах.

Сидя на мамином диване тем летом и глядя в пустоту — в бесконечное и непостижимое ничто, где когда-то была дружба Джоша, — я вдруг осознал: если нет причин делать что-либо, нет и причин ничего не делать и, коль скоро все мы умрем, нет оснований уступать страху, смущению и стыду (ведь все они — ничто); избегая почти всю свою короткую жизнь болезненных и дискомфортных для себя вещей, я, по сути, не жил.

Тем летом я отказался от «травки», сигарет и видеоигр. Я забросил глупые фантазии о том, как буду рок-звездой, ушел из музыкальной школы и записался на курсы при колледже. Я стал ходить в спортивный зал и сбросил вес. У меня появились новые друзья. У меня появилась первая девушка. Впервые в жизни я по-настоящему делал домашние задания и с удивлением понял, что могу получать хорошие оценки, если захочу. Следующим летом я поставил себе задачу прочесть за пятьдесят дней пятьдесят познавательных книг — и сделал это. А еще через год я перевелся в отличный университет на другом конце страны, где впервые в жизни преуспевал: и в учебе, и в общении.

Гибель Джоша оказалась рубежом, который разделил жизнь на «до» и «после». До трагедии я был замкнутым, инертным и закомплексованным подростком, который вечно беспокоится о том, что думают о нем окружающие. После трагедии я постепенно стал совсем другим: ответственным, любознательным и трудолюбивым. Определенные комплексы остались (кто может избавиться от них насовсем?), но отныне у меня появились вещи более важные, чем комплексы и весь багаж неуверенности. И это изменило все. Как ни странно, смерть другого человека дала мне силы жить. И миг, который, возможно, был худшим в моей жизни, принес и наибольшую перемену.

Смерть пугает нас. А поскольку она пугает нас, мы стараемся не говорить и не думать о ней, даже если умирает близкий человек.

Но как ни странно, задним числом становится ясно: смерть — это свет, который позволяет оценить и измерить тень всякого жизненного смысла. Без смерти все было бы незначительным и случайным. Все ценности и критерии были бы пустыми.

Нечто за пределами нас

Эрнест Беккер был ученым-маргиналом. В 1960 г. он защитил докторскую диссертацию по антропологии. Она сопоставляла странные и необычные практики дзен-буддизма с психоанализом. А надо сказать, что в ту пору на дзен смотрели как на занятие хиппи и наркоманов, а на фрейдовский психоанализ — как на лженауку под видом психологии, унаследованную от каменного века.

Получив должность старшего преподавателя, Беккер оказался в компании, которая видела в психиатрии не науку, а фашизм, форму подавления бедных и беззащитных.

Проблема состояла в том, что руководитель Беккера был психиатром, а не психоаналитиком. Это все равно что поступить на работу и гордо сравнить своего шефа с Гитлером.

Как легко догадаться, Беккера уволили.

Со своими радикальными идеями он подался туда, где надеялся быть услышанным: в Беркли, штат Калифорния. Но и там долго не продержался.

Неприятности у него были не только из-за оппозиции истеблишменту, но и из-за своеобразных методов преподавания. Он использовал Шекспира для обучения психологии, учебники психологии — для обучения антропологии, а данные антропологии — для обучения социологии. Он выряжался в короля Лира и проводил в аудитории потешные бои на мечах, а также пускался в длинные политические экскурсы на темы, далекие от учебной программы. Другие преподаватели терпеть его не могли. И меньше чем через год его снова уволили.

Тогда он поступил на работу в Университет штата Калифорния в Сан-Франциско, где сохранял должность больше года. Но когда разгорелись студенческие протесты из-за войны во Вьетнаме, руководство обратилось за помощью к Национальной гвардии. Начались потасовки. Беккер встал на сторону студентов и публично осудил действия декана (мол, Гитлер и всякое такое), и тогда его опять уволили.

За шесть лет Беккер четырежды сменил работу. А прежде чем его уволили с пятой, он заболел раком толстой кишки. Прогноз был неутешительным. В следующие несколько лет Беккер был прикован к постели практически без надежды на выживание. А потому решил написать книгу: книгу о смерти.

Беккер умер в 1974 г. Его книга «Отрицание смерти» (The Denial of Death) впоследствии получила Пулитцеровскую премию и стала одним из самых авторитетных интеллектуальных трудов ХХ в. Она произвела сенсацию в философии и антропологии, попутно высказав глубокие и поныне влиятельные философские идеи.

Коротко говоря, в «Отрицании смерти» есть две основные мысли.

Люди уникальны в том смысле, что они единственные животные, способные мыслить о себе абстрактно. Собаки не терзаются беспокойством о своей карь­ере. Кошки не думают о прошлых ошибках и не задаются вопросом о том, что случилось бы, поведи они себя иначе. Обезьяны не спорят из-за будущих возможностей, а рыбы не комплексуют, что имели бы больший успех у других рыб, если бы они имели более длинные плавники.

Мы, люди, наделены способностью воображать себя в гипотетических ситуациях, размышлять о прошлом и будущем, представлять другие реальности и ситуации, где все иначе. И благодаря этой уникальной умственной способности, полагает Беккер, все мы в какой-то момент осознаем неизбежность нашей смерти. А поскольку мы можем представить альтернативные варианты реальности, мы единственные животные, способные вообразить реальность, где нас нет.

Отсюда возникает, по словам Беккера, «страх перед смертью»: глубокая экзистенциальная тревога, которая лежит в основе всех наших мыслей и поступков.

Второй тезис Беккера начинается с предпосылки, что у всех нас есть два «Я». Одно «Я» — это физическое «я», которое ест, спит, храпит и какает. Второе «Я» — это концептуальное «Я»: наша идентичность; то, как мы видим себя.

Беккер рассуждает так. Всем нам известно, что физическое «Я» однажды умрет, что смерть неизбежна. И эта неизбежность — на каком-то бессознательном уровне — очень пугает нас. Чтобы компенсировать страх перед неизбежной потерей физического «Я», мы пытаемся сконструировать концептуальное «Я», которое будет жить вечно. Вот почему люди оставляют свои имена на зданиях, статуях и корешках книг. Вот почему мы испытываем необходимость снова и снова отдавать себя другим, особенно детям: мы надеемся, что наше влияние — наше концептуальное «Я» — просуществует дольше нашего физического «Я». Нас будут помнить, чтить и боготворить много после того, как наше физическое «Я» перестанет существовать.