Линда проводила его взглядом и вспомнила, что даже не спросила его фамилию.

Поднявшись в квартиру, она вдруг поняла, что очень устала. Она уже собиралась лечь на диван, как зазвонил телефон.

— Я слышал, что ты уже дома.

— Как его зовут, этого парня, что меня отвозил?

— Стефан.

— А фамилии у него нет?

— Линдман.[15]Он из Буроса, как мне кажется. Или из Шовде. Отдыхай.

— Я хочу знать, что сказала Генриетта. Ты ведь с ней уже поговорил?

— У меня сейчас нет времени.

— Найди. Только самое важное.

— Погоди немного.

Его голос исчез. Линда догадалась, что он на выходе из полиции. Хлопали двери, звонили телефоны, то и дело слышался звук отъезжающих машин. Он снова взял трубку, чувствовалось, что ему и в самом деле некогда.

— Очень коротко. Иногда я мечтаю, чтобы стенография существовала не только для слов, но и для интонаций. Генриетта сказала, что ей неизвестно, где Анна. Она не появлялась и не звонила, однако и никаких признаков, что дочь в депрессии, она не заметила. Анна ничего не говорила об отце, но Генриетта настаивает, что это у Анны навязчивая идея — она все время встречает отца на улице. Тут, как говорится, ее слова против твоих. Никаких зацепок она нам не дала. И она ничего не знает о Биргитте Медберг. В общем, мало что сдвинулось.

— Ты заметил, что она врет?

— Почему я должен был это заметить?

— Ты постоянно говоришь, что человеку достаточно на тебя подышать, и ты сразу знаешь, говорит он правду или врет.

— Мне не кажется, что она говорит неправду.

— Врет, врет.

— Я больше не могу разговаривать. Стефану, который тебя отвез, поручено проработать возможную связь между Анной и Биргиттой Медберг. Мы объявили розыск. Больше сейчас сделать ничего нельзя.

— А что там, в лесу?

— Пока все очень медленно. Ну, пока.

Он прервал разговор. Линде очень не хотелось оставаться одной, и она позвонила Зебре. Ей повезло — сын Зебры был у ее двоюродной сестры Тички, а Зебра сидела дома и скучала. Она обещала прийти мгновенно.

— Купи чего-нибудь поесть, — попросила Линда. — Я голодная. В китайском ресторанчике на площади. Это, конечно, немного не по пути, но обещаю: когда ты попадешь в капкан, я сбегаю, куда ты скажешь.

Утолив голод, Линда рассказала Зебре о событиях последних дней. Зебра уже слышала по радио о жуткой находке в лесу. Но она не разделяла тревогу Линды по поводу того, что с Анной что-то могло случиться.

— Если бы я была каким-нибудь безобразным стариком и мне захотелось изнасиловать девушку, я бы поостереглась нападать на Анну. Ты разве не знаешь — она закончила курсы какого-то боевого спорта, даже не знаю, как он называется. Но там можно все, кроме разве что убивать всех без разбора. На Анну безнаказанно не нападешь.

Линда пожалела, что начала этот разговор. Зебра побыла у нее еще с час и побежала за сыном.

Линда опять осталась одна. Боль в ноге заметно утихла. Она дохромала до спальни. Окно было приоткрыто, занавеска шевелилась на ветру. Она задумалась. Что же заставило ее среди ночи мчаться к Генриетте? Но она не могла мыслить ясно, усталость брала свое.

Она было задремала, но тут позвонили в дверь. Поначалу она решила не открывать, но потом передумала и заковыляла в прихожую. Это оказался ее новый полицейский знакомый, Стефан Линдман.

— Извини, что разбудил.

— Я не спала. — Она искоса глянула в зеркало — волосы торчат во все стороны. — Ладно, спала. С чего я решила соврать? У меня болит нога.

— Мне нужны ключи от квартиры Анны Вестин. Ты сказала отцу, что у тебя есть запасной ключ.

— Я пойду с тобой.

Он удивился:

— У тебя же болит нога!

— Так точно. Болит. А что ты собираешься там делать?

— Попытаюсь воссоздать всю картину.

— Если ты хочешь увидеть на этой картине Анну, тебе лучше поговорить со мной.

— Я хочу для начала потоптаться один. А потом поговорим.

Линда показала ему на столик в прихожей, где лежали ключи. Брелок изображал голову фараона.

— А где ты родился?

— Чинна.

— Отец сказал — Шовде или Бурос.

— Я работал в Буросе. Но решил, что пора менять обстановку.

Линда помялась.

— А что ты сказал насчет рака?

— У меня был рак. Рак языка — представляешь, ничего лучшего для меня не нашлось. Прогноз был довольно скверный. Но как видишь — я выжил и теперь совершенно здоров.

В первый раз за все время он посмотрел ей прямо в глаза.

— Язык, как видишь, у меня остался — иначе чем бы я разговаривал. А вот с волосами хуже.

Он постучал пальцем по затылку:

— Тут уже почти ничего не осталось.

Он сбежал по лестнице, и Линда вернулась в постель.

Рак языка. Она поежилась. На какую-то секунду ее охватил страх смерти. Сейчас она любит жизнь, как никогда. Но она не забыла, что чувствовала, собираясь прыгнуть с виадука на шоссе. В жизни есть некие черные дыры, и туда довольно легко провалиться. На дне этих дыр острые колья, это словно ловушки, придуманные каким-то чудовищем…

Она повернулась на бок и попыталась уснуть. Сейчас ей было не до черных дыр. Не успев задремать, она опять открыла глаза. Стефан Линдман ей что-то смутно напомнил. Она села в постели. Теперь она знала что. Она набрала номер отца. Занято. С третьей попытки она дозвонилась.

— Это я.

— Как ты?

— Лучше. Я хочу тебя спросить одну вещь. Этот человек, что ночью был у Генриетты… ну, тот, что хотел заказать ей музыку. Она сказала, как он выглядит?

— С чего бы мне об этом спрашивать? Она сказала его имя, и я записал адрес. А что?

— Сделай мне одолжение. Позвони и спроси, какие у него волосы.

— Зачем?

— Затем, что я видела только затылок.

— Хорошо. Но сейчас у меня нет времени. Нас скоро отсюда смоет дождем.

— Ты перезвонишь?

— Если я ее поймаю.

Он позвонил через девятнадцать минут.

— Петер Стигстрём, который просит Генриетту Вестин положить на музыку его стихи о временах года в Швеции, носит темные волосы до плеч, начинает седеть. Такое описание годится?

— Еще как.

— Может быть, объяснишь, когда приду?