было избегать имперского правления, поскольку оно неизбежно предполагало тесный контакт с этническими Другими. До истребительной войны Германии в Восточной Европе после 1941 года в истории не было случая, чтобы империализм или колониализм стремился к господству над другими народами с целью их подавления или уничтожения на расистских основаниях; колониальные программы всегда, так или иначе, имели конструктивный оттенок. Цивилизаторская миссия стала более мощным стимулом колониальной экспансии в XIX веке. И наоборот, именно крайние расисты выступали за высылку чернокожих американцев в Африку или, позднее, за депортацию европейских евреев на Мадагаскар. В 1848 году планы аннексии еще большей части Мексики провалились из-за опасений этнического заболачивания, и вплоть до конца 1890-х годов угроза заражения "низшими расами" означала, что идеология белого экстремизма скорее сдерживала, чем поощряла дальнейшую возможную территориальную экспансию. Также раннее обещание независимости Филиппинам - уникальный случай в колониальной истории - было дано не только из филантропических соображений. Некоторые сторонники независимости были заинтересованы в скорейшем отделении Соединенных Штатов от "расово чуждой" колонии.

 

Две эмансипации под угрозой

Сравнение освобождения в Северной Америке и Центральной Европе можно провести, опираясь на работу Джорджа В. Фредриксона. Отмена рабства и освобождение подавляющего большинства европейских евреев из гетто, в котором они жили, потребовали помощи извне: в первом случае - от аболиционистов, во втором - от просвещенных представителей высшей государственной бюрократии. Общей для обоих была концепция реформы как цивилизаторской миссии: Афроамериканцы должны были "возвыситься", евреи - "повысить" свой культурный уровень, сохраняя при этом должную социальную дистанцию по отношению к доминирующему большинству.

В США окончание Гражданской войны наконец-то дало возможность реализовать эту программу под эгидой "Радикальной реконструкции". Интеграция еврейского меньшинства в американское общество происходила в неравномерно благоприятных условиях. В тот период, когда старая ненависть к евреям утихла, а современный антисемитизм еще не сформировался, идеологическая враждебность оставалась на относительно низком уровне. Она, конечно, была далеко не сопоставима с тем расизмом, от которого страдали все чернокожие, включая "свободных" афроамериканцев на Севере, и который усилился после окончания Реконструкции в 1877 году, совпав почти до года с новым подъемом антисемитского дискурса во Франции или Германии и антисемитскими погромами в царской империи. По обе стороны Атлантики отягчающими факторами стали международный экономический кризис после 1873 года и упадок либеральных сил во внутренней политике, по крайней мере, в США, Германии (после разрыва Бисмарка с либералами) и царской империи. Евреи, как и негры, были лишены важных союзников.

Еврейские меньшинства в национальных государствах Европы оказались в более уязвимом положении, чем афроамериканцы в США. Правда, многие из них заняли солидные и уважаемые позиции в деловом мире и в общественной интеллектуальной жизни, но именно этот успех сделал их объектами большего недовольства со стороны большинства населения, чем то, которое испытывали афроамериканцы, занимавшие почти неизменно более низкое место в социальной иерархии. С точки зрения белых супремасистов, "негров" достаточно было лишить прав и подвергнуть запугиванию; для их сдерживания не требовалось открытой борьбы. Установить принадлежность человека к группе афроамериканцев было проще, тем более что существовало табу на межцветную сексуальность и преследования, которым подвергались те, кто его нарушал.

Эта жесткая установка на чистоту белой расы нашла свое отражение в европейском антисемитизме с задержкой в несколько десятилетий. Поскольку евреев нельзя было определить по внешнему виду, в ход пошли псевдонаучные элементы "расовой биологии", гораздо более изощренные, чем критерий цвета кожи, рутинно применяемый в США. Наконец, контакты афроамериканской диаспоры с колонизированной Африкой не казались достаточно угрожающими, чтобы заставить белых опасаться какого-то ущерба национальным интересам, тогда как многочисленные международные связи между еврейскими общинами давали топливо для национал-популистских конспирологических фантазий о еврейском капитале и еврейской мировой революции. И в Германии, и в США большинство населения направляло свою антипатию против тех, кто противоречил общим представлениям о национальном характере. Афроамериканцы были недостаточно современными в обществе, одержимом современностью, а евреи казались слишком современными в глазах основной массы немецкого общества. Когда на рубеже веков усилилась иммиграция "евреев в кафтанах" из Восточной Европы с досовременными "восточными" привычками, эти два стереотипа слились в один.

Афроамериканцы на Юге стали свидетелями ухудшения своего положения всего лишь через десять лет после прокламации Авраама Линкольна об освобождении, в то время как в целом новый объединенный Кайзеррайх обеспечил немецким евреям физическую безопасность и относительно хорошие возможности для продвижения по службе. Предзнаменования новой эпохи в истории европейского еврейства появились сразу после окончания Первой мировой войны. В 1919-20 годах, во время Гражданской войны в России и на Украине, контрреволюционные "белые" войска и ополченцы занялись массовым убийством евреев, зачастую причисляя их к сторонникам большевиков. Эти убийства были не просто новой волной погромов, но по своим масштабам и садизму выходили далеко за рамки того, что было известно по периоду до 1914 года. В XIX веке развязывание уничтожающей солдатчины против целых еврейских общин было редким исключением. В 1920-е годы, когда положение афроамериканцев начало медленно улучшаться, в Германии и некоторых странах Восточно-Центральной Европы (особенно в Румынии) зародился истребительный антисемитизм, до этого ограничивавшийся единичными риторическими угрозами без какой-либо поддержки со стороны государства. От антисемитизма, существовавшего до 1914 г., к юденполитике нацистов после 1933 г. вела одна линия, но не прямая и не извилистая.

 

ГЛАВА

XVIII

. Религия

 

Есть веские причины, по которым религии и религиозность должны занять центральное место в глобальной истории XIX века. Только для нескольких западноевропейских стран было бы оправданно рассматривать религию как еще одно подразделение "культуры" и ограничиваться ее организационной конституцией в виде церкви или церквей. Религия была силой, влиявшей на жизнь людей во всем мире XIX века, дававшей им ориентиры и служившей для формирования сообществ и коллективных идентичностей. Она была организующим принципом социальных иерархий, движущей силой политической борьбы, полем для острых интеллектуальных дискуссий. В XIX веке религия по-прежнему оставалась важнейшим источником смысла повседневной жизни, а значит, и центром всей культуры, связанной с разумом. Она включала в себя весь спектр - от вселенских церквей до локальных культов с небольшим количеством участников. Она охватывала в единой культурной форме, а зачастую и являлась главным связующим звеном между грамотной элитой и неграмотными массами, которые могли общаться только через устное слово и религиозные образы. Лишь в исключительных случаях в XIX веке религия стала тем, что в социологической теории называется функционально дифференцированной подсистемой, наряду с другими системами, такими как право, политика, экономика, и, следовательно, достаточно самостоятельной сферой с идентифицируемыми закономерностями воспроизводства, обновления и роста. Огромное разнообразие религиозных феноменов