Павел же Федорович привел в дом отца Инги.

Он познакомился с Валерием Артуровичем Исла на военном заводе, с которым работало их конструкторское бюро. Молодой человек сразу же пришелся Павлу Федоровичу по душе, как родной сын. А в процессе совместной работы Бронников по достоинству оценил и его профессионализм — парень толковый, схватывал суть идеи на лету, не нуждаясь в особом разъяснении, и, главное, увлечен своим делом всерьез.

Но особой причиной их возникшей дружбы и уважения друг к другу стала схожесть жизненных историй. Дедушка о своем детстве почти не рассказывал. Все, что Инга знала из его скупых упоминаний и рассказов Фенечки, — это то, что дед Павел был беспризорником и фильм «Путевка в жизнь» не мог смотреть.

И его потрясла история выживания Валеры. На самом деле история странная, типичная лишь исходной составляющей для детей того времени — войной.

Валерий Артурович родился в сорок пятом году в Латвии, точное число и месяц его рождения остались неизвестными. Что произошло с его родителями, так и не удалось выяснить, хотя дед приложил максимум усилий для розыска. Неизвестно, и все! «Не установлено» — единственный ответ, который они получили. Но дед уверен был, что, скорее всего, данные эти засекречены.

Так же непонятно и загадочно, как и почему в возрасте двух лет мальчик оказался в детском доме в Москве.

Почему в Москве? По негласному распоряжению правительства сирот из прибалтийских республик оставляли в местных детских домах. Но кто-то же мальчика вывез, и, вероятно, официально, иначе его б не приняли в московский детский дом, а отправили бы обратно в Латвию.

В сиротском учреждении настоящее имя мальчика, не то Валдис, не то Лацис, поменяли на созвучное русское Валерий, отчество оставили без изменений, а сложную, непонятную иностранную фамилию сократили до Исла.

Вы можете, хоть приблизительно, представить, что за жизнь была у этого ребенка, которого прямо называли сыном латышских фашистов?

Мальчика били, издевались над ним, отбирали у него еду и одежду патриотические русские сироты, по большей части дети расстрелянных врагов народа.

Как он выжил? В полном детском, да и преподавателей-воспитателей, аутодафе инородцу? Выжил!

Путь ему светил один — в ремесленное училище и далее по разнарядке строителей будущего коммунизма на стройплощадки Родины, в основном в заснеженной Сибири. Но мальчик показал такие способности, что преподаватели ремеслухи, где он учился, по собственной инициативе пошли с «поклоном» по всем инстанциям, чтобы Валере разрешили получить высшее образование и остаться в Москве.

Разрешили. Снисходительно-требовательно, погрозив на всякий случай профилактически пальчиком.

Как учился полный сирота? Между прочим, в главном университете страны? Сон — роскошь, не более трех часов в сутки, остальное — учеба, учеба, учеба и черная работа на износ, чтоб прокормиться.

На третьем курсе мудрый декан Валеры отвел его как-то в сторонку и посоветовал: хочешь достойную работу в дальнейшем и чтобы поутихли вокруг тебя непонимание и настороженность — вступи в партию, сразу отстанут.

Вступил. И место получил, каким-то чудом неприкрытым, — сразу в оборонку на завод. А там быстро вырос от простого инженера до заместителя, а вскоре и до главного инженера.

Комнату ему выделили в коммуналке, зарплату достойную. Правда, пришлось бумаг гору различных подписать, много чего запрещающих, в том числе — всякие знакомства без уведомления соответствующих органов. Но влюбиться Валерию Артуровичу никто запретить не мог, что он и сделал минут через десять после того, как увидел Ангелину, когда дед привел его первый раз к себе домой.

Через месяц справили свадьбу. Валерий Артурович принимал свою жену полностью, без ремарок, — вот такую, красавицу избалованную, немного капризную, эмоциональную с перебором, всегда в накале страстей. Подыгрывал, посмеивался, прощал все ее выкрутасы, любил без упреков и попыток изменить.

Через два года после их женитьбы родилась Инга. И двое мужчин, Павел Федорович и его зять, любили своих троих девочек до самозабвенья. Любили, оберегали, баловали.

Всегда, до последнего вздоха.

— По-моему, Жванецкий сказал, — тихим голосом, не тревожа воспоминаний громкостью, закончила свой рассказ Инга, — дети должны постигать житейскую мудрость на коленях у дедов. Отцы им еще не могут всего объяснить, потому что сами, в силу возраста, многого не постигли, не познали, еще прощать не научились. Но в нашей стране правители сделали все, чтобы мы бестолочами росли, которыми легче управлять. Сначала революция и красный террор дедушек-бабушек искоренили, потом репрессии сталинские, затем война. Так и росли поколение за поколением без дедов. Я бесконечно благодарна судьбе за то, что у Феди были и дед, и прадед, учившие его мужским премудростям, которым априори не может научить женщина.

— Это, бесспорно, большая удача, и очень здорово, — почему-то мрачно сказал Стрельцов, — но у тебя самой планочка-то ой как завышена, недосягаемо для реальных мужчин.

— Но прожила же я с Муней десять лет! — активно не согласилась Инга.

— Да не жила ты с ним! — от мрачности переходя к суровости, заметил Стрельцов. — Что ты про него знала? Как он ест, спит, разговаривает? А все остальное мимо кассы, без интересу? А зачем? Как жила до замужества, так и после продолжала, все решали отец с дедом, за все отвечали! О чем париться?

— Ты меня что, ругаешь сейчас? — удивилась необычайно Инга.

— Не знаю! — пробухтел недовольно Стрельцов, сам себя не понимая. — Может, и ругаю, а может, раздражаюсь от твоей излишней идеализации отца с дедом. Знаешь ли, мужиков раздражает, когда женщины при них превозносят с придыханием и трепетом душевным других мужчин.

— Но они же тебе не соперники, — совершенно потерялась от такой его реакции Инга.

— Это кто тебе сказал? — странно посмотрел на нее Стрельцов.

Он вдруг протянул руку, положил ей на затылок ладонь, не отводя взгляда от ее изумленных глаз, притянул к себе и….

Поцеловал. Всерьез. И с большим намеком.

Где-то в середине ее рассказа Стрельцов начал заводиться непонятным маховиком мыслей противоречивой направленности, погружаясь в недовольство раздражительное.

Он глаз не мог оторвать, наблюдая за выражением ее лица, она словно засветилась вся изнутри, вспоминая и преображаясь молодостью беззаботной, улыбкой сердечной.

Как же Инга любила и уважала этих мужчин!

Он хотел к себе такого же отношения! Ему вдруг стало жизненно важно, необходимо, чтобы эта женщина так же загоралась внутренним светом, преображаясь, когда вспоминала, говорила, думала о нем!

Он хотел эту женщину! И хотел такого же ее признания! И, бог знает, наверное, где-то поглубже в душе, в тех прикрытых от суеты закоулках, он мечтал, чтобы Инга его так же любила, как тех двоих! Даже еще сильнее!