В канун смерти Петра II в доме, занимаемом князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита и государыни-невесты, произошла поразительная сцена. Она известна нам в подробностях благодаря очередной услуге, которую оказали историкам следователи и кнутобойцы. Через несколько лет после описываемых событий, когда Анна Иоанновна и ее присные уничтожали Долгоруких, под страшными пытками была во всех подробностях вымучена картина наивного и циничного заговора. Она достоверно воспроизводится по материалам розыска. То, что показания пытанных были правдивы, подтверждается совершенно естественным для каждого участника поведением.

Многочисленные Долгорукие собраны были князем Алексеем Григорьевичем, который встретил их известием: "Император болен, и худа надежда, чтоб жив был; надобно выбирать наследника". Это чрезвычайно существенный пассаж — временщики настолько презирали закон и государственные установления, что не сомневались в своем праве выбрать нового императора семейным кругом. Эта уверенность в своем беззаконном праве есть прямое наследие практики петровского самодержавия с его откровенным презрением к подданным, гражданам, народу. Петр, по утверждению Пушкина, "презирал человечество". Петр уважал только силу. Сильная власть могла распоряжаться судьбами стран, народов, отдельных людей так, как считала целесообразным. Государственное устройство моделировалось исходя из умозрительных теорий и сиюминутных нужд власти. Это сочетание приводило к схематическому прагматизму, который был усвоен, увы, и противниками Петра и на столетия окрасил реформаторскую деятельность в России.

Именно "презрение к человечеству", принципиальное пренебрежение мнением народным заставляло российское самодержавие — помимо своекорыстия — до конца сопротивляться представительному правлению.

Неумение жить в рамках закона или хотя бы традиции, столь характерное для российской власти послепетровского XVIII века, — утрированное и сниженное наследие первого императора, его демонической, богоборческой уверенности в своем праве перестраивать мир по собственному разумению.

Разумеется, попытка Долгоруких овладеть Россией была карикатурна. Но то была карикатура на явление куда более серьезное и страшное.

"Надобно выбирать наследника", — сказал князь Алексей Григорьевич. Князь Василий Лукич спросил: "Кого вы в наследники выбирать думаете?" На что хозяин ткнул пальцем вверх. На следующем этаже были покои государыни-невесты… Очевидно, эта идея несколько напугала собравшихся своей малой обоснованностью, потому что брат хозяина, князь Сергей Григорьевич, сказал: "Нельзя ли написать духовную, будто его императорское величество учинил ее наследницею?" То есть, при многих свидетелях, хоть и связанных родством, речь шла о прямом подлоге — и какого масштаба!

Единственным, кто возразил против проекта, был фельдмаршал князь Василий Владимирович, но и он, при всей его известной честности и прямоте, аргументировал свое несогласие не постыдностью и незаконностью задуманного, но практической невозможностью всей затеи. "Неслыханное дело вы затеваете, чтоб обрученной невесте быть российского престола наследницею! Кто захочет ей подданным быть? Не только посторонние, но и я, и прочие нашей фамилии — никто в подданстве у нее быть не захочет. Княжна Катерина с государем не венчалась". Князь Алексей Григорьевич настаивал: "Хоть не венчалась, но обручилась". Князь Василий Владимирович был непоколебим: "Венчание иное, а обручение иное. Да если б она за государем и в супружестве была, то и тогда бы во учинение ее наследницею не без сомнения было". Братья Алексей и Сергей, однако, смотрели на дело с точки зрения чисто тактической и силовой. Отец невесты считал так: "Мы уговорим графа Головкина и князя Дмитрия Михайловича Голицына, а если они заспорят, то мы будем их бить. Ты в Преображенском полку подполковник, а князь Иван майор, и в Семеновском полку спорить о том будет некому".

Доводы эти были чудовищны по степени непонимания реальной ситуации. И слишком плоски даже для худших времен стрелецкой анархии. Неудивительно, что князь Василий Владимирович пришел в ярость. "Что вы ребячье врете! Как тому можно сделаться? И как я полку объявлю? Услышав от меня об этом, не только будут меня бранить, но и убьют".

Фельдмаршал — князь Василий Владимирович получил высший воинский чин при Екатерине I, после возвращения из ссылки, — трезво оценивал расстановку сил и понимал, что для гвардии нужны веские аргументы в поддержку кандидата на престол, и прежде всего легитимность по отношению к первому императору. Он хорошо помнил, как фельдмаршал Репнин оказался бессилен в 1725 году перед волей гвардии, желавшей возвести на престол вдову Петра.

Фельдмаршал Долгорукий жил в новой политической реальности, где любые принципиальные повороты возможны были только с согласия гвардии. И хотя гвардия за бессмысленные годы правления Долгоруких развратилась и одрябла — в критический момент она снова могла превратиться в напористую и жесткую силу.

Князь Василий Владимирович покинул дом князя Алексея Григорьевича, а оставшиеся Долгорукие, не услышав его предостережения, принялись составлять подложное завещание.

Самое удивительное, на первый взгляд, то, что принялся писать духовную князь Василий Лукич, самый умный и опытный из всей родни, крупный петровский дипломат, полжизни проведший в Париже, послом при французском дворе, в Дании и Швеции, европейски образованный и воспитанный, говоривший на главных европейских языках, прекрасно сознававший циничную нечистоплотность происходящего. Но когда Соловьев и Ключевский толковали о моральном растлении петровского окружения, они знали, что говорили.

Поскольку у князя Василия Лукича был дурной почерк, его заменил князь Сергей Григорьевич, а Василий Лукич и Алексей Григорьевич диктовали. Затем князь Иван, фаворит умирающего императора, сообщил, что он умеет неотличимо подделывать подпись государя. Он вынул из кармана листок с натуральной царской подписью (стало быть, все было подготовлено, а не импровизировано) и подписал "духовную".

Знали бы они, какую страшную судьбу готовят себе и близким своим "ребячьим враньем"…

Этот уголовный пролог великих событий важен нам как контраст к деянию князя Дмитрия Михайловича, как столкновение двух подходов к политике — клановокорыстного и подлинно государственного.

Как только в первом часу ночи на 19 января император испустил дух, в соседнем покое того же Лефортовского дворца, в котором он умирал, началось совещание членов Верховного тайного совета. Трон не должен был пустовать.

В Верховном тайном совете тогда состояло пять персон: канцлер граф Гаврила Головкин, вице-канцлер барон Остерман, князь Алексей Григорьевич Долгорукий, князь Василий Лукич Долгорукий и князь Дмитрий Михайлович Голицын.

Особенность ситуации заключалась, помимо всего прочего, в том, что в Москву на предстоящую свадьбу императора съехалось множество генералов, крупных и средних чиновников, офицеров и провинциальных дворян. К моменту смерти Петра II дворец полон был лиц разных рангов, равно как и духовенства. И членам Совета необходимо было прежде всего решить, как избирать новую царствующую особу: одним ли Верховным тайным советом или же вместе с генералитетом, военным и статским, сенаторами и высшими церковными иерархами. Во втором случае можно было бы говорить о подобии если не собора, то сословного совещания. Такая форма существовала в государственной практике Московской Руси. И в этих случаях правительство имело право приглашать участников по списку, а не объявлять выборы.