Пилосская письменность была очень похожа на кносскую, но между ними имелись и различия. В каждой системе присутствовали символы, которые отсутствовали в другой:, например, присутствовали в пилосском письме, но не в кносском, а знак есть в кносском, но отсутствует в пилосском. Без доступа ко всем материковым надписям Кобер не могла ответить на вопрос, идет речь о двух языках или об одном. Но Блеген не шел на контакт. К концу 40-х годов Кобер решила действовать через ученика Блегена – Эммета Беннета из Йельского университета. “Д-р Беннет – невероятно приятный молодой человек, насколько вообще можно быть приятным”, – писала она Сундваллу в 1948 году, метя камнем в огород Блегена.

Осторожная переписка между Кобер и Беннетом завязалась в июне 1948 года: тогда Беннет, работавший над диссертацией о пилосских табличках, написал ей. “Беннет предложил мне заказать его диссертацию по межбиблиотечной доставке, – вскоре написала Дэниелу счастливая Кобер. – Я так и сделала. Девять [новых] надписей и некоторое количество чрезвычайно интересных идей!”

Кобер, буквально проглотив диссертацию, уверилась в том, что кносская и пилосская системы использовались для одного языка. “Больше нет сомнений… Это либо один и тот же язык, либо языки очень близкие”, – поделилась она с Беннетом. Она знала, что нужно: осторожное сотрудничество, предполагающее сопоставление списков знаков и слов критского и материкового письма и формирование общего списка.

Хотя отношения между кносской и пилосской “партиями” были в лучшем случае прохладными, Кобер и Беннет находились в сходном положении: оба были связаны по рукам и ногам из-за эгоизма и упрямства старших коллег. Пока Блеген сидел на пилосских надписях, их не могла увидеть Кобер, а пока Майрз сидел на кносских табличках, они были недоступны для Беннета.

Кобер уважала Беннета. Он был честным ученым, а во время войны работал дешифровщиком, выявляя закономерности в шифровках японцев, хотя японского не знал. Они стали искать модус операнди. В письме от 7 июня 1948 года Кобер предложила Беннету работать вместе:

Осенью 1948 года Блеген дал Беннету разрешение поделиться пилосскими табличками. “Счастливейший из дней!” – отозвалась Кобер. По стечению обстоятельств Майрз в то же время ослабил эмбарго на кносские надписи. Кобер теперь могла делиться надписями, которые она скопировала в Оксфорде.

“Если Беннет согласится, – радостно писала она Майрзу в конце октября, – я обменяю набор своих рисунков на одну пилосскую надпись. Не знаю, течет ли в моих жилах кровь янки, торговавших лошадьми, – но, видимо, это так”.

К концу года, после переписки, напоминающей переговоры об обмене заложниками, Кобер отправилась в Йельский университет, чтобы увидеть надписи Беннета, а он – в Нью-Йорк, чтобы увидеть ее надписи. Беннет, который любил сверять почерк писцов и раскладывать веером фотографии для сличения, как-то поинтересовался, есть ли в ее распоряжении “большая комната с большим столом”. Кобер предложила стол для пинг-понга в подвале, но он ответил, что, увы, того не хватило, когда “он пробовал в прошлый раз… Обычно требуется три-четыре трехметровых библиотечных стола”.

Первой заботой Кобер и Беннета стало составление сигнария, содержащего все знаки материкового и критского вариантов письменности. Это было непросто: сигнария кносских надписей не было даже через полвека после их открытия. Теперь, с прибавлением пилосского материала, задача осложнилась. Сигнарий линейного письма Б появится только в 1951 году. Этот проект будет завершен Беннетом и Вентрисом через год после смерти Кобер.

“Есть несколько знаков, которые нужно добавить в наши списки. В моем случае, по крайней мере, весь список слов должен быть пересмотрен, – писала Кобер Беннету в июне. – Можете себе представить, какая это работа – еще раз пройтись по всем надписям и перепроверить их все снова… Сейчас я должна убедить сэра Джона Майрза в том, что список знаков должен быть изменен с учетом [пилосских данных], а он не хочет этим заниматься. Я тоже не хочу это делать, но у меня нет никаких сомнений в том, что это должно быть сделано”.

Тысячи слов требовали согласования, и Беннет приступил к формированию общего списка. Он нашел много кносских слов, которых не было в пилосской версии, и каждое он попросил Кобер откорректировать, проверить и прокомментировать.

В статье 1949 года Кобер убивает одним выстрелом двух зайцев. Одним из “зайцев” был вопрос об определении мужского и женского рода в парных логограммах типа. Вторым – аналогичная проблема: как определить точное значение слов (почти наверняка это “мальчик” и “девочка”), если непонятно, где в этой паре слово мужского рода, а где – женского. Кобер нашла ответ на оба вопроса. Он был на виду.

Все дело в слове, значение которого не вызывало сомнений: итого. Это слово появляется внизу описей, и, как отмечали ученые начиная с Эванса, минойские писцы записывали его двумя способами:. Хотя произношение этих форм было неизвестно, каждое слово состояло из двух знаков, и первый знак у обоих слов был один и тот же. Кобер показала в своей работе, что первый слог каждого слова начинался с одного и того же согласного, но потом шли различные гласные. Но если оба слова означают “итого”, спросила себя Кобер, то почему они должны отличаться? Она занялась контекстами, в которых встречается каждая форма.

Как признавал уже Эванс, некоторые из перечней были перечнями имен: воинов, рабов, ремесленников. Список был маркирован логограммой “мужчина” и обычно содержал мужские имена. Знаменитая 24-строчная табличка “Мужчина” содержит эту логограмму в конце каждой строки, как раз перед цифрой: