— Дедушка! — вскрикивает она. — Это же кормить птиц! Бабушка! Он ест птичий корм! Такие коричневые, маленькие штучки, как кроличьи какашки!

Дженис и Рой приходят на крик — им тоже интересно посмотреть, и Гарри раскрывает ладонь, демонстрируя всем позорную улику.

— Я же не знал, — бормочет он потерянно. — Там ни надписи никакой, ничего. — Его вдруг пронизывает странное, небывалое ощущение: внутри будто легкий ступор и дурнота, а дальше, за пределами живого, теплого пространства, ограниченного его собственной кожей, вихри какой-то вселенской девальвации; будто мгновенная вспышка вдруг озаряет всю его жизнь, и он видит, как она никчемна и глупа и какое облегчение будет наконец с нею расстаться.

От души смеется одна только Джуди, смеется так долго, что смех кажется натужным, смеется всем своим точеным личиком с безупречными зубками; Дженис и Рой встречают его конфуз с погрустневшим и чуточку обескураженным видом.

Вволю насмеявшись, Джуди говорит:

— Ну, дедушка, ты даешь! Спорим, кроме тебя, до такого никто не додумался!

Он улыбается и кивает, раздутый, как воздушный шар, где-то высоко-высоко над ней; он чувствует, что ему не хватает воздуха и что боль тугими пульсирующими лентами охватывает грудь. Во рту усиливается противный едкий привкус от корма. Он поворачивает кисть — пухлую, кератозную, с длинными пальцами, во всяком случае, достаточно длинными, чтобы сверху удерживать баскетбольный мяч, — ладонью вниз и высыпает корм туда, где им смогут поживиться павлины. Вот один белый, замызганный, с ободранным хвостом замечает коричневые гранулы, подходит, смотрит, но клевать их почему-то не желает. Может, это все же не птичья еда, а человечья? Но как бы там ни было, день для него испорчен, и когда они снова идут по дорожке, только Джуди радуется как ни в чем не бывало; ее щебетание перекрывает даже внезапный отчаянный крик, по звуку павлиний, позади них.

Пресытившись Джунгли-парком, они переходят на другую дорожку, и по ней минуют еще один участок многоцелевого озера, клетку с дремлющим в одиночестве оцелотом, кактусовый сад, какой-то черный пруд с объявлением, что здесь посетителей ждет «морской сигнальщик»[56], но никакого «сигнальщика» они не видят, может, потому что не знают, как он выглядит, и еще клетки с попугаями какаду и ара, у которых от тяжести ярких хохлов и внушительных клювов голова, кажется, все время пригибается книзу. Вот ведь жизнь у животных, не позавидуешь! Ты будто сам себе западня, ты в плену у врожденных инстинктов, а это тюрьма почище любой клетки. В самой последней клетке высокий косматый эму на пару с нанду покусывают железную проволоку ограждения, производя своими клювами печальный, словно приглушенный, стук. Их громадные глаза глядят сквозь ромбы проволочной сетки. Клик, клак, клик, настойчиво повторяют клювы, а зачем — бог весть. Может, они ловят насекомых, не видимых для глаза человека? Может, они и сами не понимают, что делают, как пьянчужки со стажем?

Гарри снова чувствует во рту отвратный вкус гранул и желто-красной гадости, которой в «Макдоналдсе» сдабривают гамбургеры (вместе с кусочком раскисшего соленого огурца), и всеми силами души желает себе умерить аппетит. Дженис подходит к нему, становится рядом и касается его безвольно повисшей кисти тыльной стороной своей руки.

— Это была вполне естественная ошибка, — говорит она.

— А у меня других и не бывает, — отзывается он. — Только естественные.

— Ну что ты как в воду опущенный?

— Разве?

— Ты же все время думаешь о Нельсоне, — говорит она ему. Значит, вот что не дает ей покоя. Ей, а не ему.

— Вообще-то я думал об эму, — говорит он и не кривит душой.

— Ладно, пойдем заглянем в сувенирную лавку, может, дети присмотрят себе что-нибудь на память, и потом купим газету. Умираю хочу туда, где есть кондиционеры.

В сувенирной лавке они покупают красивую отполированную до блеска ужовку для Джуди, а для Роя необычную черно-белую багрянку[57]с острыми шипами, которой он немедленно находит применение — царапать любую доступную гладкую поверхность: выкрашенные краской перила вдоль дорожки к парковочному пятачку и соблазнительный бок «камри» — хорошо Гарри изловчился вовремя нагнуться и схватить маленького прохвоста за жалкую, бескостную ручку повыше кисти. Сам Гарри на раковины без отвращения смотреть не может. Один их вид невольно заставляет его вспомнить об их бесформенных, прожорливых, осклизлых обитателях, у которых ведь есть и сердце, и рот, и анальное отверстие, и усики, и какие-никакие глаза и которые всю жизнь сидят под водой, на дне морском, во тьме и в холоде, где-то на полпути к смерти. Мысль о подводном мире совершенно для него невыносима — как они все, населяющие его, друг друга пожирают, буравят раковины и панцири, высасывают друг у дружки ниточки внутренностей...

Пока их не было, машина внутри накалилась так, что в ней впору живьем изжариться. Флоридское солнце дотла спалило жиденькие утренние облачка, напоминавшие расползшийся след самолета, оставив одну безупречную чистую синь, которая простерлась от края до края над пальмами и кровлями из испанской черепицы. Жара и тяжкий труд — исполнять семейный долг — довели детей до отупелого состояния; у них уже даже нет сил клянчить любимые лакомства, когда он останавливается возле вывески «Кофе. Бутерброды. Бензин» и покупает сарасотскую газету «Сентинел». Они все единодушно выбирают фильм «Деловая женщина» — начало сеанса в два сорок пять, где-то в «парке», который, как выяснилось, находится у черта на куличках, не одну милю надо одолеть, много слепящих глаза плоских флоридских миль, забитых большими белыми американскими драндулетами, которыми управляют сплошь стариканы (благо рулевой механизм с гидроусилителем), до того усохшие, что за капотом, поди, и дороги не видят. Каждый раз, когда здесь, во Флориде, добираешься из одного пункта в другой без маленьких неприятностей вроде лобового столкновения, то понимаешь, что это целиком и полностью заслуга высокоразвитой американской гериатрии[58], стимулирующих таблеток, витаминных инъекций и противосвертывающих препаратов.

Хоть Джуди и уверяет их, что Рой уже не раз бывал в кино, он, похоже, совершенно не понимает, что тут нельзя в любой момент, когда тебе стукнет в голову, начать разговаривать в полный голос, как у себя дома. Каждую минуту у него возникает новое жалобное «почему»: «Почему она раздевается?», «Почему она дядю ругает?» Гарри в этой картине нравится, что Мелани Гриффит, оставшись в одном вызывающем, как у шлюхи в борделе, нижнем белье, оказывается нормальной, упитанной бабешкой, не в пример подавляющему большинству недокормленных голливудских див, и еще одна сцена, где она застает своего дружка с голой девицей (та, как и главная героиня, по сценарию итальянка, только без амбиций и в большой бизнес не лезет), которая оседлала ее парня и вовсю наяривает; Гарри с удовольствием смотрит на ее гладенькое бедро, блестящее, как полированная раковина-ужовка, и на ее груди с темными сосками, которые секунд пять, не меньше, торчат на экране. Но что касается сюжета и фарсовой ситуации, когда герой и героиня всеми правдами и неправдами пытаются попасть на «великосветскую» свадьбу, то тут его не покидает чувство, что нечто в этом роде он видел тому назад лет сорок, с Кэри Грантом или Гэри Купером и с Айрин Данн или Джин Артур в главных ролях. И когда Рой во весь голос спрашивает: «А почему мы не уходим?» — он с готовностью вызывается выйти с ним вместе и обождать в вестибюле, пока Дженис и Джуди спокойно досмотрят ленту до конца.