Обычно в соседних ваннах моют стариков. Один сидит на каталке, а другого моют. Потом меняются.

Первые три раза нянечка, которая возила меня мыть, им говорила:

– Это артистка наша, Бельская. Она в сериалах снималась – Приезжая, Чужое счастье, еще там… про бандитов. Это она на съемках в аварию попала.

Почему на съемках? Откуда они это взяли? Ладно, все равно, пусть на съемках. Так даже лучше, интереснее: каскадер, красивый брутальный мужик со мной в машине, снимаем погоню, он влюблен, мы провели ночь вместе, он смотрит на меня и не может сосредоточиться, отвлекся и – бам. Он насмерть, я выжила. Хорошая история, ее потом можно переживать. Надо ему имя придумать, а то без имени сложно переживать. Или, может, он тоже выжил? Нет, только я. Выздоравливаю и хожу на его могилу. Крупный план.

Старики кивали и соглашались: они моих сериалов не видели, обо мне никогда не слышали, но верили, что это я. Теперь нянечки ничего про меня не рассказывают: намочили, намылили и смыли. Как со всеми. В простыню завернули, просушили и в палату. Обычно меня вытирают простыней, которой уже обтирали кого-то другого.

– Давай ее причешем немного, а то Юлия придерется, что больную не приготовили, – продолжала настаивать медсестра. – Артистка все-таки.

– Да чего там причесывать? Волосы-то почти не отросли. – Нянечка намочила ладонь под краном и провела мокрой рукой по моей голове. Они посадили меня в инвалидное кресло. – А Юлия, если не нравится, за эти деньги может сама ходить по палатам паралитиков причесывать.

Врет: у меня волосы быстро растут. Наверняка уже на каре отросли. Мне каре пойдет.

Мы ехали на лифте на шестой этаж, но и в лифте не было зеркала. Хоть бы панели полированные, чтобы увидеть свое отражение.

Лифтер, старый, почему-то в валенках, все расспрашивал медсестру, когда узнал, что я актриса:

– А сколько они, к примеру, получают? Наверно, денег платят немерено.

Как же. Если в рекламе или сериалах не сниматься, то на театральную зарплату вообще жить нельзя. На что там Митя сейчас живет без моих заработков? Моя мама им, конечно, подкидывает.

Консилиум собрали в большой полукруглой комнате, человек пятнадцать. Медсестра подвезла инвалидное кресло к освещенной изнутри панели, на которой крепились рентгеновские снимки моего черепа. Она меня везла медленно, и я успела рассмотреть комнату. Людей видела плохо: обрывки лиц, белые пятна халатов.

Кресло поставили вполоборота к столу, за которым сидели врачи, вообще ничего не видно. Передо мной кафедра, как для лекций. На меня никто не обращает внимания, говорят о своем. Не о медицинском – о человеческом.

Из разговоров поняла, что ждут главврача, Вячеслава Федоровича. Интересно, молодой? Жалко, меня в профиль посадили, мне в фас лучше.

Я не увидела – увидеть-то я боком ничего не могла, а поняла, что он вошел: все вдруг замолчали и как бы замерли.

Потом мужской голос, неприятный, с трещиной:

– Так, что у нас? Персистный вегетат в результате аноксии. Лечащий врач кто? Авдеева? Слушаем, Юлия Валерьевна. Давайте сразу с постоперационного периода.

Юлия прошла на кафедру, разложила бумаги и начала говорить обо мне, но как бы и не обо мне: я почти ничего не понимала. Она показывала на снимки и меняла их, помещая новые на подсвеченное изнутри стекло. Когда они успели их сделать? Не помню.

– А где заключение нейрохирурга? – прервал ее Вячеслав Федорович. – Кто писал заключение? Наша нейрохирургия или консультант?

– В конце, вместе с анализами, Вячеслав Федорович, – пояснила Юлия. – У нас имеются два заключения: и наше, и приглашенного нейрохирурга, из института.

– Ну и хорошо, – обрадовался главврач. – А, нашел. Так, поверхностное повреждение костей черепа и мягких тканей, без ушиба головного мозга. Мозговые оболочки без патологии, травма закрытая. Ну, очень хорошо, – снова сказал Вячеслав Федорович, – очень хорошо. А что там у больной – диффузное аксональное повреждение?

– Незначительное. – Высокий женский голос, почти детский, я раньше не слышала, но сидит от главврача далеко. – Имеется незначительное, но без субарахноидального кровоизлияния.

– Так хорошо же, – сказал Вячеслав Федорович, – очень даже ничего. Опишите терапию.

– В постоперационный период проводилось стандартное медикаментозное лечение, направленное на нормализацию функционального состояния головного мозга, снятие головокружения и беспокойства, – начала Юлия Валерьевна. – Использовался обычный спектр анальгетиков, седативных и снотворных препаратов: пенталгин, церукал, а также транквилизаторы – элениум и нозепам.

– Хорошо, – одобрил Вячеслав Федорович, – это хорошо. Переносимость нормальная, медикаментозные аллергии?

– Усваивомость препаратов в норме, без нарушений, – подтвердила Юлия Валерьевна. – По травматической симптоматике больная застабилизирована. Проведение курсовой сосудистой и метаболической терапии считаем нецелесообразным, поскольку больная не испытывает дискомфорта.

Вот как? Не испытываю дискомфорта? Откуда она знает, что я испытываю?

– Это хорошо, – трещинка в голосе как-то сгладилась, словно затянулась жирком, – это хорошо. А что по вегетату? Где у нас Лазарь Ефимович? Лазарь Ефимович!

– Постоянное вегетативное состояние, без перспектив. – Глубокий мужской голос, как Леонард Коэн или Высоцкий. Для меня такие голоса – смерть. Словно сначала в затылок подышали, а потом кончиком языка провели. Сразу мурашки по всему телу. Только сейчас я мурашек не чувствую.

– Артериальное давление снижено, дыхание аритмично, часто угнетено до поверхностного, температура тела понижена, – продолжал Лазарь Ефимович. Откуда он знает? Я не помню, чтобы меня осматривал мужчина с таким голосом. – Постоянный вегетат с возможным отказом самостоятельной дыхательной функции. Глоточные рефлексы подавлены, непроизвольное, неконтролируемое слюноотделение. Думаю, в течение месяца понадобится перевод на машину.

Что это значит? На какую машину? Я, конечно, плохо дышу, хриплю часто, но это оттого, что все время лежу. Когда начну вставать, то все установится.

– А это нехорошо, – расстроился Вячеслав Федорович. – Это означает, что мы ее выписать не сможем. Вы уверены, Лазарь Ефимович?

– Более чем. – Но какой голос! Какой голос! Интересно, как он выглядит? Не толстый? – Более чем, Вячеслав Федорович.

– Давайте послушаем лечащего врача, – предложил Вячеслав Федорович. – Юлия Валерьевна, ваше заключение?

– Я вынуждена согласиться с Лазарем Ефимовичем. – Еще бы: когда у мужика такой голос, любая согласится. – Двигательные функции невосстановимы, отсутствует способность к самопроизвольной ментальной деятельности, и наиболее вероятно, вскоре наступят ухудшения в контроле мозга над дыханием, что потребует респираторную поддержку. С таким прогнозом считаю выписку нецелесообразной: домашний уход невозможен, и отсутствие постоянного квалифицированного медицинского наблюдения может повлечь угрозу для жизни больной.