этот русский барон открыл ему, к каким разрушительным последствиям может привести его визит. Зачем барон завел с ним разговор о бесплодных женщинах? Что он вообще знает? Впервые опытный сыщик Федоров почувствовал себя не следователем, а подследственным и обвиняемым одновременно. Этот Устинов умудрялся внушить ему такое чувство, не произнеся ни слова напрямую.

«Страна, где вы находитесь, — особая страна, — сменил тему Устинов и продолжил ученую беседу: — Это также единственный случай в истории, когда народ начинает возвращаться на землю, покинутую тысячелетия назад. Здесь иудеи жили в далеком прошлом и пытаются поселиться снова. У них есть кому подражать: библейские пророки, судьи и цари были людьми смелыми, воинственными, жестокими и дерзкими. Мужчины отличались силой и отвагой. Однако в Библии мы почти не находим цариц или пророчиц. Женщины исполняли традиционно женские роли. Одно из исключений — пророчица Дебора, сидевшая под пальмой и судившая сынов Израиля. Посмотрите на многолетнюю пальму у вас за спиной. Край тут пустынный, и леса почти нет, однако пальмы растут испокон веков. А теперь представьте себе женщину в длинном платье до пола, сидящую под деревом с жезлом в руке. Мановением жезла она решает судьбы, казнит и милует, посылает полководцев на войну. Барак, сын Авиноама, которого она послала воевать с хананейцами, отвечал ей: „Если пойдешь со мной — пойду, не пойдешь — не пойду“. Иными словами, без ее помощи он не готов воевать с хананейцами и освобождать от них страну… Такие женщины тут есть и сейчас. Одну из них я знаю, да и вы ее знаете».

Федоров поглядел на темнеющее небо, на пролетающую стаю скворцов и понял, что больше вопросов задавать не будет. Ему хотелось провалиться сквозь землю, куда-нибудь убежать, уехать на край света и одновременно с этим — видеть Ольгу.

«Палестина полна неожиданностей. Многие вещи, казавшиеся мне очевидными, здесь стали необъяснимыми. И напротив, прояснилось многое из того, что казалось непонятным раньше». Устинов указал на чувственную женскую статую, белевшую на каменном цоколе среди гранатовой рощицы. Бедра у нее были округлые, а выпуклые груди напоминали чашечки лотосов. В белом мраморе статуи, словно ручейки, голубели прожилки.

«Вот, — сказал барон, — глядя на нее, я воочию представляю себе ушедшую жизнь в этих краях. Древние мастера любили ваять полных и чувственных женщин. Здешний климат благоприятствовал роскошным формам женского тела. Тут все пронизано любовным томлением. А в этой статуе страсть словно застыла в камне. Перед вами — богиня любви, богиня из камня. Чувства проходят, а камень словно рассказывает древнюю быль. Здесь много таких былей».

Федоров почувствовал, что лучи заходящего солнца пронзают ему сердце, подобно мечам. Намеки барона или то, что он считал намеками, бередили ему душу. Ему захотелось уйти, побыть одному. Он сказал Устинову, что должен еще подготовиться к поездке в Иерусалим, где ему предстоит проверить условия жизни православных паломников. Так что надо поскорее вернуться в консульство.

«Конечно, конечно, — поддакнул хозяин. — Это действительно важно. Русские паломники приезжают сюда толпами. Они надеются очиститься, что и правда возможно. Надо только им помочь. Вполне подходящая задача для представителя власти — она ведь стремится усыпить народные массы с помощью религии. Через неделю Пасха. Сейчас паломники странствуют по Палестине, посещая места, связанные с жизнью Спасителя. Соберутся же они все на Русском подворье в Иерусалиме. Поверьте, вам будет очень интересно взглянуть на все это. И вы докажете пославшим вас, что выполнили свою миссию».

Федоров медленно поднялся. Он чувствовал невероятную усталость.

Глава двадцать третья

Перелом

Федоров решил не откладывать поездку в Иерусалим, так как все больше сомневался, правильно ли поступил, согласившись на миссию в Палестину. После разговора с Устиновым ему по-иному представились и его мечты о Святой Земле, и тоска по Ольге. Его измученная душа жаждала отдыха и перемены обстановки.

Русское подворье кишело народом. Коренастые бородатые мужики, бесплодные женщины, нищие беззубые старухи и множество священников в черных рясах заполняли площадь перед Троицкой церковью.

Федоров приехал в Иерусалим вечером. Он был одет как обычный паломник и легко слился с толпой. Все происходящее напоминало храмовый праздник в русской деревне, только беспорядка было еще больше. Паломники в длинных одеждах грелись у костров, пили горячий чай и кипятили воду на огне. Некоторые закусывали сушеной рыбой и черным хлебом с луком. Люди сидели отдельными группами, которые не общались между собой. Видно было, что паломники устали от странствий и волновались перед полуночной молитвой. Федоров расхаживал между ними, вглядываясь в морщинистые лица. Слушая голоса этих людей, он заражался их тоской, болью и раскаянием. Сергей позабыл, что его цель наблюдать за паломниками, — он стал одним из них. Темная земля, на которой они сидели и жгли костры, была одновременно реальной и святой. В окнах церкви переливались разноцветные огоньки. Ощущение святости этого места, где жил и умер Спаситель, переполняло душу Федорова. От церкви исходило яркое сияние.

На следующий день Федоров побывал в русской церкви в Гефсиманском саду, съездил в монастыри Эйн Керема, побродил по печальному, грязному Святому городу. На душе у него было тяжело. Под вечер он оказался на Виа Долороза. Впереди него, покачиваясь, словно пьяные, брели два парня. Один размахивал руками и выкрикивал невнятные слова, другой истово бил себя кулаком в грудь.

Федоров шел за ними, влекомый любопытством и смутными предчувствиями, неуверенный, постепенно теряющий ощущение прошлого и будущего. Существовали только его шаги по святым плитам, по которым когда-то ступал Иисус. Сердце его ныло, но он не задавал себе вопрос почему. Его личная печаль слилась со скорбью христианина, прозрачной волной накрыв его с головой, точно куполом.

В канун Пасхи паломники умывались из бочек за церковью, надевали самую чистую одежду и шли в храм, с волнением ожидая окропления святой водой. Долгие часы поста и молитвы просветляли и очищали их души. Заботы, тревоги, болезни уступали место умиротворенности и вере в обновление. Во время многочасовых молитв паломники начинали ощущать себя частицей мироздания и примирялись с трудной судьбой. Молитвы, просьбы к Богу, рассказы о чудесах переплетались с повествованием о страданиях Христа — все вместе создавало атмосферу духовного возрождения. Федоров выстаивал вместе с паломниками длинные службы и чувствовал, что внутренне обновляется, как дерево, которое сбрасывает листву для того, чтобы весной на нем распустились почки. Разочарование спадало с него подобно шелухе, и он ощущал, что примиряется с судьбой и что жизнь его обретает новый смысл.

Тихие голоса молящихся к полуночи зазвучали громче.