– Башка?

– Угу.

– Пить надо меньше, – он делает еще глоток. – Как тебя жена терпит?

– Она меня не терпит. Она меня любит, – парирую я.

– Мы тебя тоже полюбим вечером, Белоснежка! – Дембель, подслушав последнюю фразу, внезапно шлепает меня чуть ниже спины, отбирая одновременно фляжку из рук Ежа.

– Старый ты уж со мной рядом спать, – и подмигиваю пацану, рядом с которым сплю в землянке. – Вона, смотри. В этом году Ванька мой любимец!

Тот краснеет и отпрыгивает в сторону. Все ржем. Даже Рита, которая пытается нахмуриться:

– Мужики, идите-ка вы на работу, а?

И мы уходим.

Еж. Я. Дембель. Змей. Буденный. Юди.

До поляны пара километров. От Чертова моста по дороге на восток. Слева лес. Справа поле, потом тоже лес. В лесу мелькают палатки – вот Тамбов, вот Северодвинск. Остальных не видно с дороги. По пути таблички – «Мемориальная Зона! Въезд запрещен!».

Захотел бы – не проехал бы иначе чем на танке. В некоторых местах почти до колена грязи. Инстинкт поисковика заставляет скользить взглядом по обочинам. Кукла «стопиццот»-летнего возраста – типичный пупс из детства восьмидесятников. Автомобильный номер – он-то откуда взялся? Бутылочка из-под йогурта. Пустая полторашка пива. Презерватив. Когда-то и здесь было сухо. Пустой корпус от снаряда. Сто пятьдесят два миллиметра.

Когда-то и здесь была война.

Не верится…

А что тут веровать-то? Вот они – вороночки вдоль дороги.

А вот и она – Квадратная Поляна.

И только входим на нее – сюрприз сразу же. В центре поляны могильный холм. В прошлом году его не было. А на холмике – воткнут кем-то крест. На кресте приколочена табличка.

На табличке фломастером:

«Здесь покоятся останки трех бойцов РККА. Поисковики, похороните их!»

– Мать, Мать… Еж на связи.

– Чо надо? – отвечает рация.

– Не чо надо, а позывной говори, – выключив «прием», Еж добавляет пару неласковых.

– Мать на приеме, скотина колючая!

– Давно бы так. Двух баб на Квадратную нам пошли.

– Еж, ты не уху ел?

– Мать, три бойца.

– Так поднимайте!

– Тут легкие, мы дальше упремся. Девок хватит.

Молчание. Шипение в эфире.

– Мать! Мать, Мать!

– Наташка к вам пойдет с Аней. Еще Катька приехала, тоже к вам пойдет.

– Да мне насрать кто. Через сколько придут?

– Через полчаса.

– Отбой связи.

Еж запихивает рацию в карман своей разгрузки:

– Дед, ты тут остаешься.

– Как же мы без Белоснежки-то? – возмущенно орет Дембель.

– Я-то чо? – возмущенно ору я.

– Ты старый. И ты нас найти сможешь. Примерно в километре на северо-восток. Валим.

И они исчезают в лесу.

Я остаюсь. И правильно остаюсь. Я, хотя тут и второй всего раз, не заблужусь. У меня какое-то идиотское чувство ориентации. В лесу я не теряюсь. А в городе – запросто. Бывает такое. Я – лесной человек. Жена так меня и называет ласково – волк. И как меня ни корми, я смотрю в лес. В Демянский лес, в Новгородский, в Ленинградский…

Блин, как же башка болит. Точно дождь будет. Кидаю плащ от ОЗК. Укладываюсь на него около могилы. Достаю фляжку, дополненную водкой перед выходом. Банку тушенки открываю ножом. Хлебнул водки, не чокаясь. Не потому, что не с кем. А за вас, мужики. Закуриваю.

А вот ведь странное дело. Именно за такой случай нас называют гробокопателями.

Кто-то нашел останки трех человек. Решил, что это бойцы РККА. Принес сюда их. Закопал. Сделал могилу. Ну и оставить их уже в покое? Чего носить-то с места на место?

А кто их нашел? Грибники? Охотники?

Нет.

Ребята их нашли, которых называют «черными». Которые копают хабар. Потом продают и живут на него. А найденных бойцов прикапывают вот на таких местах.

Это нормальные «черные». Я и сам-то «черный». Удивлены? Не удивляйтесь. Официально, по документам, я сейчас нахожусь в Старорусском районе Новгородской области. Здесь меня по документам нет. И если сейчас – вдруг! – приедут русские человеки в голубовато-серых мундирах покроя «а-ля вермахт», то вполне могут посадить меня по двести двадцать второй статье – «Хранение оружия и боеприпасов». И правильно сделают. Потому что у меня в руках сейчас пять патронов тем самым калибром семь и шестьдесят два. Я в обойму ножом попал, после того, как банку открыл и в землю его воткнул. Патроны, правда, гнилые. Но это пока экспертиза докажет… Бывали случаи, бывали…

Да что же так башка-то болит? Точно портится погода. Был дождик – будет дождище. Люблю погоду. Любую. Лишь бы голова не болела. Приходится еще бахнуть. Запивая водкой три таблетки цитрамона.

Цитрамон, цитрамон…

Зачем мы сейчас этих бойцов будем поднимать?

Они же уже похоронены!

Нет.

Там, на мемориале, к ним будут приходить гости. Мы будем приходить. Туристы будут приезжать на мощных автобусах. Не то что тут – глухой лес и никому не добраться.

Кому-то кажется, что никакой разницы в этом нет? Они же мертвые! Они же – ВСЁ!

Ага.

Они-то всё. А мы только начинаем.

Это не мы их ищем. Это они выбирают – с кем из нас лечь в настоящую домовину.

Если я не похороню их – меня тоже выкинут на обочину. С тротуара, где я внезапно умру. Вот иду-иду – взял да умер. Как в Ленинграде зимой сорок второго. Тогда увозили на кладбище. На Пискаревку. Еще куда-то. Много куда.

Да и сейчас бомжей увозят.

Бомжей увозят и закапывают под безымянными, с номерами, железными кольями.

А мужиков этих не увозят.

И не закапывают. Их бросили в лесах и болотах. Мы бросили. Да, да. Мы. И нечего валить на Сталина, Ленина и прочих Берий.

Это я не похоронил их.

Потому что Россия – это я.

Повторюсь.

Россия – это я.

Нет, не государство аки Людовик Какой-То-Там.

Я – это страна. Потому что меня когда-то так учили – если не ты, то кто? Потому что Россия состоит из таких, как я. За единую и неделимую? Тогда не делите ее судьбу на всех. Каждый из нас – это Россия. И каждый из нас – несет ответственность за судьбу России. Ровно в одинаковой степени – что бомж, что президент. Потому что…

Россия – это я.

Я буду хоронить своих отцов и братьев, чего бы мне это ни стоило.

А ты – как хоронил своего отца?