Здесь, на тропинках под деревьями, царила приятная прохлада. Острые пики Восточных гор и башни Сатора почти терялись в золотистом ослепительном сиянии Дневной Стороны. Край солнечного диска, чудовищно огромный, пышущий протуберанцами, горбом поднимался над горной грядой, но его свет, профильтрованный силовыми щитами, не был убийственным. Небо на востоке пылало яркими красками, золото переходило в алый, желтый, зеленый и синий цвета, принимая над самой либрационной зоной темно-фиолетовый оттенок. Где-то ближе к Ночной Стороне висели звезды, а между ними и планетой – Западный Экваториальный и Полярные Щиты, предохранявшие обитаемый мирок Меркурия от холода и утечки воздуха. Они казались размазанной над горизонтом туманностью, в отличие от Восточных Щитов, невидимых в гневном блеске светила.

Вдоль рощи тянулся канал с пологими, заросшими травой, вейларом и серебристыми ивами берегами и две дороги по его краям. Их, видимо, предназначали для гуляний: по обочинам высились тонкие световые мачты, тут и там виднелись беседки и скамьи с парившими над ними гирляндами фонариков, рамы Туманных Окон и всяческие украшения: цветочные куртины, статуи-голограммы неведомых птиц и зверей, лестницы, ведущие к воде или крутым мостам, изогнутым словно хребты стегозавров, узорные, кованные из металла ограды у причалов и купален.

Мы двинулись по дороге среди других гуляющих. Народу было много; одни спешили присоединиться к карнавальной процессии, другие, наоборот, покинув ее, отдыхали на скамейках, сидели за столиками кафе или перебирались на яхты, челны и каноэ, ожидавшие у пристаней. Канал был довольно широк, не меньше сотни метров, и в темных его водах уже плыли под звуки музыки и блеск фейерверков вереницы мелких и крупных судов. Мимо нас прошла миниатюрная римская галера, за ней – другая, похожая на драккар викингов с резным форштевнем в виде конской головы: серебряная грива расплескалась вдоль бортов, четыре весла вздымаются и опускаются в ровном темпе, будто ноги иноходца.

Здесь было светлее, чем на балконе, и Павел, приглядевшись к Егору, вдруг сказал:

– Простите, уважаемый… Кажется, у вас испачкано лицо.

– Где?

– Вот тут, на щеках под глазами. – Павел обернулся к нам. – Разве вы не замечаете? Эти темные полукружья…

Егор рассмеялся – будто грохнули в барабан.

– Испачкано! Ха! – Огромной рукой он обхватил Павла за плечи и наклонился к нему. – Разве испачкано? Присмотритесь! Вы что же, кельзанга никогда не видели?

– Нет. – Павел выглядел смущенным. – Простите меня еще раз. Я многого не видел. Праздников на Меркурии и таких великанов, как вы… странников в прошлые эпохи и таких красивых девушек… – Он улыбнулся Джемии. Улыбка необычайно красила его. – Может быть, вы вовсе не люди, а пришельцы из других миров?

– В каком-то смысле, особенно если учесть наши занятия, – пробормотал Егор. – Сегодня ты великан в реальности, а завтра – карлик в мниможизни… Пришелец в чужом теле.

Но Тави с ним не согласилась.

– Мы не пришельцы, а переселенцы, – пояснила она. – Кельзанги, тоуэки, жители Альгейстена, Ниагинги и Телирии, сотни человеческих рас, что обитают в Галактике. И в то же время мы – земные люди. – Помолчав, моя подруга мягко добавила: – Странно, что вы этого не знаете, Павел. Долго отсутствовали?

– Тысячи три лет.

– О!

Невольный возглас вырвался у Джемии. Я изумился, но смолчал. Демоны Песков! Три тысячелетия! Это многое объясняло, кроме одного: где и как Павел провел все это время. Возможно, лежал в анабиозе на корабле Вояжеров, одном из первых, достигших Воронки, и потерпевшем там крушение? Я решил принять это в качестве рабочей гипотезы: он – ксенолог, специалист по Носфератам, попавший в катастрофу и замороженный в Рваном Рукаве, пока его не отыскала наша последняя экспедиция. В пользу такого предположения говорил его помятый вид, но имелись доводы и против: так, даже три тысячелетия назад корабли крушений не терпели. Что может случиться с кораблем-конструктом? Ровным счетом ничего. Летали, летают и будут летать до полного коллапса Вселенной…

Мы подошли к озеру и павильону, привлекшему внимание Тави. Это оказалась крытая галерея в форме подковы, которую поддерживало множество сплетенных рук-колонн: крохотные ручки малышей, руки побольше – детей и подростков, руки женщин, художников и музыкантов – изящные, с длинными пальцами, сильные руки мужчин-воинов с выступающими жилами, и руки ничем не примечательные – такие, как мои. При каждой колонне одна рука словно бы ответвлялась, делая неповторяющийся жест – сожаления, покровительства, призыва, согласия, отрицания и десятки других; я и представить не мог, что руки бывают так выразительны. Голографическая надпись у входа сообщала, что в павильоне хранятся картины великих мастеров: испанца Гойи, русского Брюллова, японца Хокусая, Сиддо с Тоуэка и ронтагирки Инессы-Гюз-Бра. Воскликнув: «Надо же, подлинники!» – Ники с энтузиазмом устремилась вперед, мы ринулись за ней, но тут Павел придержал меня, вцепившись в рукав халата.

– Гравитация здесь небольшая, но я устал от карнавальных толп и склонен с кем-нибудь уединиться, – заметил он. – С кем-нибудь толковым и информированным, поскольку лучший отдых для меня – беседа. Не составите ли компанию?

Кивнув, я двинулся рядом с ним по темной и тихой аллее. Позади, у павильона, толпился народ и слышался слитный гул сотен голосов; впереди, там, где аллея выходила к площади с фонтанами, взлетали вверх хрустальные струи вперемешку с разноцветными голографическими фейерверками. Игра воды и света в темных небесах создавала чарующее зрелище – словно магия мниможизни, где возможно все, на час-другой вторглась в реальность.

«Мы так много знаем и умеем! – думал я, прислушиваясь к смеху и восклицаниям, что раздавались за спиной. – Больше, чем призрачные демоны и боги былых времен! Мы научились перемещаться в астральных глубинах, творить живое и изменять свои тела, длить собственное «я» до бесконечности и даже посылать его туда, куда, казалось бы, ничто не может проникнуть – в прошлое, к своим истокам и корням. Каждый из нас теперь не жалкая песчинка, не крохотная тварь, которой правят обстоятельства и случай – нет, каждый самодостаточен, независим и обладает мощью, не снившейся ни одному тирану древности. Ибо теперь Человек – повелитель пространств и времен, владыка пустоты и звезд, император Вселенной!

И все же, все же… Все же главное наше открытие в том, что жизнь человеческая без других людей бессмысленна. Этот вывод, несомненно, есть результат долгого личного существования – столь длительного, что хватает времени совершить ошибки, исправить их и догадаться, чего же ты хочешь, что принесет тебе радость и полноту ощущений. И тогда приходит понимание, что человек остается человеком, пока он погружен в Великую Ноосферу, в ментальное поле своих собратьев, друзей и недругов и вовсе незнакомых, однако необходимых ему с той же неизбежностью, с какой он нужен им самим. В те эпохи, когда наш век был короток, мы, наверное, не успевали это осознать, но для бессмертных дела обстоят иначе. Во что превратится бессмертный, лишенный общества себе подобных на тысячи лет? Кем он станет? Не человеком и не Носфератом; возможно, даже не разумным существом. Чудовищем?»