Декан Луаян спустился из своего кабинета несколько раньше, чем обычно; завидев его в конце коридора, Эгерт отпрянул в тёмную, сырую нишу стены. Не заметив Солля или не подав вида, что заметил, декан проследовал мимо; тут-то его и нагнал Лис.

Эгерт не видел его, слыша только непривычно робкий, сбивчивый Гаэтанов голос: Лис, кажется, просил за что-то прощения. «Проклятый язык… — доносилось до Эгертовых ушей. — Сам не знаю, как… Клянусь небом, впредь буду молчать, как рыба…»

Что-то мягко, спокойно отвечал декан. Голос Лиса, кажется, повеселел; застучали, удаляясь, его каблуки.

Декан постоял в раздумье; потом повернулся и, остановившись напротив ниши, тихонько позвал, глядя в сторону:

— Эгерт.

Кабинет казался огромным, ненамного меньше самого Актового зала; солнечный свет тонул в тёмных портьерах — бархатные полотнища лежали на окнах, как тяжёлые веки на воспалённых глазах, погружая комнату в полумрак.

— Посмотрите, Эгерт… Вам, наверное, любопытно — так и посмотрите…

Посреди кабинета помещался письменный стол с трёглавым медным канделябром; рядом стояли друг напротив друга два деревянных кресла с резными высокими спинками, а позади стола, на гладкой пустынной стене, тускло поблёскивало развёрнутое птичье крыло — кованое, стальное.

— Это память о моём учителе. Его звали Орлан… Я расскажу о нём позже.

Осторожно ступая, Эгерт двинулся вдоль стены; бледное, изуродованное шрамом лицо отразилось в мутном стеклянном шаре с оплывшей свечкой внутри. Рядом, на круглом колченогом столике, толпились серебряные фигурки — людей, зверей и огромных насекомых; изготовленные с необычайным искусством, все они, казалось, смотрели в одну точку. Эгерт пригляделся — взгляды серебряных существ не отрывались от острия портновской иголки, торчащей из бесформенного комочка древесной смолы.

— Смотрите, можно… Только руками не трогайте, да?

Небо, Эгерт откусил бы себе палец прежде, чем отважиться дотронуться им до чучела огромной крысы, закованной в настоящие цепи. Обнажённые зубы давно погибшей грызуньи казались влажными от вязкой слюны.

Два массивных шкафа, суровые и неприступные, как стражники, заперты были на два висячих замка; вдоль стен тянулись полки — вероятно, это были особенные книги, книги по магии. Эгерт вздрогнул — на корешке одного из томов густо росла чёрная, блестящая шерсть.

Ему расхотелось смотреть дальше. Отшатнувшись, он несмело взглянул на декана.

Тот неторопливо отодвинул край портьеры, пропуская в кабинет поток дневного света; непринуждённо уселся в одно из деревянных кресел:

— Что ж, Эгерт… Настало нам время побеседовать.

Повинуясь указующей руке, Солль подошёл на ватных ногах и присел на краешек другого кресла. В свободном от портьеры уголке окна ему был виден голубой лоскут неба.

— Некоторое время тому назад, — неторопливо начал декан, — не так давно, если судить по меркам истории, и вовсе не так недавно, если судить о человеческой жизни… Жил некто. Был он молод и удачлив, и был он магом милостью небесной. И невиданной силы магом… он мог бы стать с годами, не случись в его судьбе внезапного и тягостного перелома…

Декан сделал паузу, будто предлагая Эгерту разглядеть в его словах некий тайный смысл. Солль сжал пальцами деревянные подлокотники.

— Случилось так, — продолжал декан, — что в самоуверенности и гордыне своей он преступил черту, отделяющую шутку от предательства, и тяжко оскорбил друзей. За это он понёс, может быть, чрезмерно жестокое наказание — на три года лишённый человеческого обличья, он навсегда расстался с магическим даром… А ведь дар этот был частью его души, его сознания, его личности! И вот, униженный и отвергнутый, утративший всё, он двинулся по пути испытаний…

Декан замолчал, будто ожидая, что Солль подхватит рассказ и закончит историю за него — но Эгерт молчал, пытаясь понять, какое отношение имеет деканова повесть к его собственной судьбе.

Луаян чуть усмехнулся:

— Да, Эгерт, путь испытаний… Это был его путь, и он прошёл его до конца. Вы тоже стоите на подобном пути, Солль, но только… Это другой путь, и никто не знает, что ожидает вас на его краю. Ведь, как ни суди, а тот человек, о котором я рассказываю — тот человек никого не убивал…

Будто калёное железо коснулось Эгерта — и прожгло насквозь, хотя в спокойном декановом голосе не прозвучало ни тени упрёка. Голубое небо в просвете окна на секунду сделалось черным, а по дну сознания прошла мысль: вот оно, главное. Возможно, сейчас придётся расплачиваться, ведь Тория — его дочь, а Динар был бы зятем…

— Но… — выдавил он, — я ведь не хотел… Это была честная дуэль, я ведь не хотел убивать его, господин декан… Я и раньше…

Он запнулся, спохватившись — но маг вопросительно взглянул на него, и Соллю пришлось продолжить:

— Я и раньше… Убивал на дуэлях. Два раза… Оба раза честно. У тех… людей, что погибли от моей шпаги, были и родичи, и друзья… Но даже родичи согласились, что смерть на дуэли — это не позор, а тот, кто выжил — не убийца…

Декан помолчал. Поднялся; будто раздумывая, прошёл вдоль полок с книгами, то и дело касаясь рукой истёртых корешков. Втянув голову в плечи, Эгерт наблюдал за ним, ожидая чего угодно — молнии из протянутой руки либо заклинания, превращающего собеседника в лягушку…

Маг обернулся. Спросил жёстко:

— Представьте, что вы встретились со Скитальцем, Солль. Что вы скажете ему? То же самое, что слышал сейчас я?

Эгерт опустил голову. Признался честно:

— Я не знаю, что говорить ему. Я надеялся… Что, может быть, вы научите меня… Но…

И замолк, потому что любые слова оборачивались жалким, бессмысленным лепетанием. Он хотел бы сказать, что прекрасно понимает — у декана есть причина ненавидеть убийцу студента по имени Динар; возможно, проявленное к Соллю милосердие есть только отсрочка неминуемого наказания. Он хотел бы объяснить, что сознаёт — отец Тории вовсе не обязан помогать ему в деле со Скитальцем, напротив — декан вправе счесть, что заклятие трусости уместно и справедливо, что Солль до конца своих дней должен носить на лице шрам… И, наконец, Эгерт хотел бы признаться, как всё-таки сильно, хоть и безнадёжно, он рассчитывает на эту помощь.

Он хотел бы сказать всё это — но язык его лежал во рту безвольно и неподвижно, как дохлая рыбина.

Декан подошёл к столу, откинул крышку массивного письменного прибора; Эгерт бездумно уставился на причудливой формы чернильницу, песочницу с медным шариком на крышке, ворох разноцветных перьев и пару перочинных ножей.

Декан усмехнулся:

— Я не случайно завёл разговор о маге, лишённом магического дара. Возможно, Эгерт, знание о его судьбе чем-то поможет вам… А может, и нет, — декан извлёк из груды перьев одно, особенно длинное, любовно оглядел его и взялся за перочинный нож: — Полвека назад, Эгерт, я был мальчиком и жил в предгорьях… И мать моя, и отец, и все родичи погибли во времена Чёрного Мора, и главным человеком в моей жизни стал мой учитель, Орлан. Его домик лепился к скале, как ласточкино гнездо… А я был в этом гнезде птенцом. И вот однажды вечером мой учитель поглядел в Зеркало Вод… Видите ли, Эгерт… Маг, достигший определённой степени могущества, набрав воду из пяти источников и сотворив заклинание, может увидеть в этом зеркале то, что скрыто от глаз. Мой учитель посмотрел… и умер, у него разорвалось сердце. Я никогда не узнаю, что или кого он тогда увидел. Я остался один, мне было тринадцать лет, но, похоронив Орлана, как велит обычай, я не спешил искать нового учителя. Спустя некоторое время я сам, впервые самостоятельно, сотворил Зеркало Вод. Долгое время оно оставалось тёмным, и я готов был отчаяться, когда поверхность воды прояснилась, и я увидел… — декан отложил очиненное перо и взялся за новое, — увидел незнакомого мне человека, стоящего перед огромной, кованой железом Дверью. Видение длилось несколько мгновений — но я успел разглядеть ржавый засов, отодвинутый наполовину… Вы когда-нибудь слышали, Эгерт, о Двери Мирозданья?