До своего прежнего убежища Чебриков добрался поздним вечером, когда улицы города, напуганного недавним убийством, совершенно вымерли. Крадучись, дворами и неосвещенными переулками, ему удалось не замеченным никем прошмыгнуть на окраинную улицу, к своему заброшенному жилищу.

Оставшееся до полуночи время ротмистр провел в наблюдении за домом: не может засада, пусть даже самая-самая профессиональная, не выдать себя хотя бы мелочью. Однако дом был мертв и безмолвен, тяжело наблюдая за человеком глазницами окон, в одном из которых по-прежнему красовалась картонка с портретом звездоносного старика по фамилии Брежнев.

Последние сомнения Чебрикова развеял кот, появившийся из приоткрытой двери и усевшийся на пороге, предварительно вальяжно потянувшись. Новое воплощение оперного баса пристально глядело именно в то место, где прятался граф, будто спрашивая: «Ну чего же ты в дом-то не идешь, человек, а?»

Ротмистр не заставил себя долго ждать, и вскоре в кастрюльке на буржуйке, извлеченной из тайника, куда граф, приобретший поистине бродяжьи привычки, ее хозяйственно припрятал перед уходом, весело булькала вода, а по комнате распространялось живительное тепло.

— Поспешайте, поспешайте, ребята! — Старик Берестов, прихрамывая и ссутулясь еще больше, чем обычно, торопливо шагал в серой мгле предутреннего тумана куда-то в одному ему известном направлении, ежеминутно тюкая перед собой пешней с заботливо намотанным на руку шнурком и иногда поправляя на спине туго набитый солдатский сидор. — Опоздаем сейчас — придется еще три дня ждать! Сорок семь минут осталось. Поспешайте!

В нескольких шагах за Берестовым брел, пошатываясь, бережно поддерживаемый с одной стороны Александровым, с другой — Валентиной, Жорка Конькевич, на обмотанной бинтами голове которого с трудом держалась шапка с развязанными тесемками. Положенный болезному рюкзак тащил тот же Николай, повесив на одной лямке рядом со своим, надо сказать, довольно увесистым. Последним двигался ротмистр, тоже навьюченный до предела и сжимающий под полой наброшенного поверх куртки брезентового плаща трофейный автомат. Боекомплект к нему, пополненный из запасов Сергея Владимировича, весьма неожиданных, и составлял большую часть поклажи небольшого отряда. Замыкал кавалькаду Шаляпин, словно и впрямь боевое охранение, то с самым деловитым видом забегавший куда-то в сторону, то отстававший немного, будто заметая следы.

Идущий впереди Берестов временами пропадал в плотных волнах тумана, окутывавшего все вокруг, чтобы тут же показаться ярко, словно нарисованный на холсте, а через секунду снова размыться неясным пятном, струящимся в белесых, осязаемо плотных пластах.

— С теплой воды туман гонит, — сообщил своим изумленным спутникам проводник, когда они, только что шагавшие под яркими звездами на тускнеющем предутреннем небе, впервые оказались в плотном, словно молочный кисель, облаке. — С электростанции теплую воду сбрасывают, она парит на воздухе, ну и образуется это марево.

— Блин, словно на Венере! — пробормотал Жорка, когда их с Николаем накрыла очередная волна тумана, в котором нельзя было различить не то что спину хромающего впереди старика, но и вытянутую руку. Спереди слышался только редкий стук пешни, проверяющей прочность неверного весеннего льда, к тому же подмытого теплой водой, а сзади — тяжелое дыхание ротмистра. — Читал я в детстве такую книжицу занятную...

— Молчи, береги дыхалку! — отрывисто посоветовал Александров, поправляя лямку рюкзака, резавшую плечо.

На мгновение из белесого вихря материализовался силуэт Шаляпина, который, по своему обыкновению, внимательно взглянул в глаза людям и снова канул в плотную молочную завесу.

— Боюсь я иногда этого кота, Гоша! — пожаловалась вполголоса Валя, наклонившись к уху Конькевича. — Он будто понимает все.

Жорка не ответил. Ему и самому порой становилось не по себе от пристального, выворачивающего душу наизнанку взгляда необычного животного, особенно после того, как ротмистр рассказал о странном поведении преследователей на Кундравинском болоте.

— Помолчите, Валюша, — буркнул Николай, отлично слышавший все в тумане, переносящем звуки, словно вода, боясь, что простоватая девица обидит топавшего сзади Петра Андреевича, которого кот так здорово выручил несколько дней назад. — Шаляпин плохого человеку не сделает... Только поможет.

И точно: первым определил, что по следу отряда идет погоня, именно кот.

* * *

Самым сложным во всей операции «Призрачный город» казалось освобождение Жорки, прочно застрявшего в кутузке и подозреваемого (читай обвиняемого) сразу по нескольким весьма серьезным статьям: от укрывательства преступника до незаконных валютных операций. Были припомнены также и все предыдущие расхождения гражданина Конькевича с законом, большинство из которых возникло на почве столь нелюбимой советской властью нумизматики. Но, как всегда, помог случай...

После двух дней содержания в крохотной, словно посудный шкаф, одиночке непрекращающаяся рвота, жар и постоянно ухудшающееся состояние здоровья арестованного заставили начальство наконец забеспокоиться, и к Конькевичу был вызван врач, определивший у находящегося в полубессознательном состоянии пациента сотрясение мозга, перелом носа и двух ребер, не говоря уже о разной тяжести ушибах чуть ли не всего тела и головы и отбитой почке. Естественно, признаваться в его избиении никто, как и всегда, не спешил: по мнению работников милиции, задержанный нанес себе все травмы сам, видимо, при падении с койки. Однако, чтобы не усугублять ситуацию, его не мешкая тут же перевели в травматологическое отделение городской больницы, приставив к двери палаты охрану в виде того же незадачливого сержанта, проворонившего Клеща.

Старый знакомый Николая, судмедэксперт Степаныч, сообщил ему эту новость, когда они столкнулись нос к носу в коридоре управления.

Александров, к собственному удивлению, до сих пор оставался на свободе, хотя и был отстранен от всех дел. Видимо, это было вызвано тем обстоятельством, что сбежавший из квартиры субъект, угнавший патрульный «уазик» и прихвативший, кстати, оставленный в салоне каким-то раззявой автомат, до сих пор не был идентифицирован. Задержать его по горячим следам не удалось, а из отпечатков пальцев в квартире, которых было предостаточно, ни одного, совпадающего с двумя, оставленными убийцей на месте преступления (массивная пряжка ремня одной из жертв и обложка записной книжки, выброшенная, видно, за ненадобностью), не оказалось. «Пробитые» через центральную картотеку отпечатки обоих гипотетических преступников ничего не дали, а вердикт гласил ясно и недвусмысленно: «Лица, которым принадлежат данные отпечатки пальцев, на территории РСФСР никаких преступлений и правонарушений не совершали и в базе данных МВД не значатся...» Основным козырем против Николая был рапорт лейтенанта Лукиченко об утаивании последним от следствия важной улики, а именно золотой монеты, но особенно тяжкие последствия он вряд ли повлек бы... Одним словом, капитан пока наблюдал небо через собственное окно, а не через решетку, хотя постоянную слежку чувствовал спиной. Телефон, кстати, тоже, скорее всего, прослушивался.