Кис молча кивнул. Сумма ему и в самом деле показалась «хорошенькой», тем более «для начала», но, покажись бы она ему хоть трижды недостаточной, вряд ли стоило бы торговаться с этими людьми.

– Ну, а если вы вдруг дурака надумаете валять, – продолжал Валентин, голос которого приобрел елейные интонации, – то может случиться какая-нибудь неприятность. Ксюша, например, может снова исчезнуть… Причем на этот раз насовсем. А вы по почте получите фотографийки, от которых вам всем жить расхочется… Или, скажем, ножки. Или ручки. Или и то и другое, рядышком. Или вот еще как может выйти – ножки одной сестрички, а ручки – другой, а? И прямо с доставкой на дом. А можно еще и так…

Дальше воздух неожиданно взрезали три резких жеста, разделенные лишь мгновениями секунды: взлетела рука Киса в направлении «промеж глаз» говорящего, рванулась ему навстречу перехватывающим выпадом рука Бориса, и обе они сошлись на руке Реми, которая поднялась – то ли остановить Киса, то ли защитить его.

– А-ай! – возопил Реми. – Мне, кажется, сломали руку.

– А нечего тут вые…ться, – зло сплюнул Борис. – Я же предупредил: я спортсмен. К тому же мы вооружены. Мы с вами как с приличными людьми, а вы!.. Тьфу! – снова сплюнул он. – Мы можем ведь и по-другому!

Александра, ни на кого не глядя, подошла к Реми и, засучив рукав его свитера, стала ощупывать его руку тонкими холодными пальцами.

Ксюша никак не реагировала на происходящее, глядя на всех огромными черными глазами без всякого выражения.

– А нечего тут мне… – Кис потирал свою, тоже зашибленную, руку. – Какого, блин, хрена этот бывший инженер тут страшилки рассказывает? Тут, между прочим, женщины находятся! Мы, кажется, о деле говорим? Так нечего нас стращать! Пусть Женя отвезет всех по домам, а мы поговорим. И Ксюшу тоже. Все всё поняли.

Борис внимательно посмотрел на Киса, словно проверяя: действительно ли понял? – и наконец кивнул.

Реми, который упустил последнюю часть разговора, никем ему не переведенную, увидев, что Ксюша с помощью Жени встала со скамейки, бросился к ней и, оттиснув Женю, обхватил ее двумя руками и замер. Александра подошла к ним и, недовольно морщась, произнесла по-французски: «Нужно скорее отсюда уходить». Реми повел Ксюшу за плечи к выходу. Увидев, что Кис остался сидеть, удивленно остановился и посмотрел вопросительно.

– Пойдем, пойдем, – произнесла Александра. – Кис остается. Я тебе потом объясню. Едем ко мне.

Кис махнул рукой и крикнул: «Позвоню, как только!..»

Гулкий коридор долго хранил звук их шагов.

– Приступим, – сказал Кис, когда все стихло. – Итак, о каких документах идет речь и у кого мог быть интерес к ним?

Тимур Алимбеков, бывший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма журфака МГУ, имел обширные связи. Он имел их еще до того, как пошел работать на эту плодоносную должность – требовался немалый блат, чтобы получить подобное местечко. Эти стартовые ценные знакомства Тимур получил по наследству – через отца, через обширную родню, опекавшую его, несмотря на то, что он был полукровкой, через узбекскую диаспору в Москве, имевшую надежный доступ к постам и благам – сам Рашидов был пригрет Брежневым! А то и Брежнев – Рашидовым, поговаривали некоторые… Каждый член родственного клана был поддержан материально и продвинут в карьере – восточная традиция заботиться о семье, да плюс то типичное самосознание любой диаспоры в любом городе мира, когда она оторвана от своей родины и члены ее жмутся друг к другу, помогают и опекают – только так можно выжить в чужой цивилизации… Впрочем, в Советском Союзе никто не был полностью оторван от малой родины, и национальные московские круги поспевали повсюду: пользовались благами и в столице советской империи, и в родимых пенатах.

Кафедра марксизма-ленинизма послужила Тимуру прекрасным трамплином для того, чтобы выскочить из-под опеки и присмотра родни в самостоятельную жизнь. Один диссидентствующий преподаватель, большой любимец студентов, метко охарактеризовал эту кафедру «гнойным прыщом, возомнившим себя горой». Преподаватель тот недолго продержался на факультете…

Действительно, место, отведенное этой и всем подобным кафедрам самой советской системой, было искусственно значительным, но власть они имели реальную. В конце концов, подавляющее большинство преподавателей высших учебных заведений являлись – пусть и вынужденно – членами КПСС и были обязаны отчитываться во всем перед вышестоящими по иерархической лестнице партийными чинами, а они чаще всего находились на кафедре… Чего? Правильно, марксизма-ленинизма.

Тимур привык к власти. Привык к тому, что люди, сознавая его власть, заискивают, спешат дружить, несут подарки, делают услуги. На этой «дружбе» делались хорошие, по масштабам советских времен, деньги – взятки за поступление, за то, чтобы не отчислили, за то, чтобы поставили проходные для перехода на следующий курс оценки… Стоило Тимуру слово сказать, и нерадивый студент оказывался там, где хотел. А благодарные родители нерадивого студента несли Тимуру не только деньги, но и услуги, связи. В результате росло и укреплялось его маленькое царство, в котором были «нужники», сидящие у Тимура на крепкой привязи, для всего, чего только душа пожелает: нужна путевка? – пожалуйста; билеты? – милости просим; импортные шмотки? – рады услужить… Он пользовался своими «нужниками», чтобы делать услуги другим, а эти «другие» оказывали в свою очередь новые услуги для Тимура и, через Тимура, для его «нужников»…

Тимур держал все эти нити в своих руках. Тимур правил своим царством. Тимур мог все.

Как же было не привыкнуть к власти? Он и привык, привык настолько, что, когда почва стала уходить из-под ног, когда марксисты-ленинисты сделались никому не нужны, кафедры стали закрываться одна за другой и связи, нажитые за долгие годы, рушиться, Тимур впал в депрессию.

Но ненадолго. Он был человеком жестким, хитрым и крайне самолюбивым. К тому же и родня подстегивала. Та самая выпестовавшая его узбекская родня, с которой он уже много лет был в весьма холодных, скрыто враждебных отношениях: когда после развала СССР в республике снова завоевало позиции мусульманство, возвращение к традициям и устоям, Тимур, в котором вдруг – кстати или некстати – взыграла его русская кровь, его европейская принадлежность, отказался последовать примеру своего отца, вернувшегося на родину и заведшего новую семью в духе национальных традиций. Тимур давно развелся со своей покорной женой-узбечкой, оставив ей четверых детей, которыми не интересовался никогда, только присылал деньги и привозил подарки в свои редкие наезды в Ташкент, со скукой слушая детские отчеты об успехах в школе… И нынче он ни за что не хотел заводить новую семью, предпочитая ей холостую жизнь и пылкие любовные приключения со свободными, образованными и красивыми русскими женщинами. Для родни Тимур был отщепенцем, предателем семьи, устоев и веры. И теперь он не имел права ударить лицом в грязь и дать им повод там, в Ташкенте, потирать радостно руки и говорить: вот, без нашей поддержки он не выжил!

Нет, такой роскоши Тимур никому не устроит. Он был обязан выжить, причем не просто выжить, а преуспеть – ярко, с блеском – в новых условиях.