На протяжении января 1554 года общее недовольство объявленной помолвкой с Филиппом Испанским все усиливалось. О принце да и вообще об испанцах распространялись всякие небылицы, и множество англичан клялись, что скорее умрут, чем допустят появление на родной земле чужеземца вместе со всем его свадебным кортежем.

Приближающееся бракосочетание добавляло масла в огонь, но у заговорщиков не было согласия относительно ближайших шагов. Марию, а вместе с ней и никому не ведомого жениха следует сбросить с престола, это ясно. Но как? Убийство исключается: большинство заговорщиков такой путь «отталкивал». Тогда заменить Марию на Елизавету с Кортни? Однако тот пришел в полную растерянность, и, не дожидаясь начала событий, все выложил лорд-канцлеру. Применить силу? Но для этого нужно собрать людей, вооружить их, повести на столицу. Что же, коли нет другого выхода, придется так и действовать. Питер Кэрыо займется западными районами, где у Кортни много сторонников. Джеймс Крофте возьмет на себя Херефордшир, Томас Уайатт — Кент, герцог Саффолк — Лестершир. Можно ожидать поддержки со стороны Ноайля и вообще французов. Прозрачно намекая, что и Елизавета, убедившись, что переворот имеет шансы на успех, присоединится к заговорщикам, Крофте убеждал Ноайля в «обоснованности» предприятия.

Но на деле Елизавета независимо от своего отношения к грядущим событиям была просто не в состоянии что-либо предпринять. Чувствовала она себя отвратительно — опухли лицо, ладони, наконец, все тело. Быть может, в какой-то степени это была чисто нервная реакция, но от этого ей становилось только хуже. В Эшридже она не поднималась с постели, мучимая страхом перед грядущим бунтом; а еще более Елизавету ужасал вид собственного распухшего тела, ведь смертельное заболевание брата тоже сопровождалось отеками на руках, ногах и голове. Такое часто случается, когда тебе подсыплют яд.

Пришло послание из Лондона, где с конца января усилили охрану всех городских ворот. Вооруженная стража была готова дать решительный отпор бунтовщикам, буде они отважатся на штурм. Елизавету призывали ко двору. В ответном послании она сообщала, что еще слишком слаба для подобного путешествия, и в доказательство искренности своих слов предлагала Марии прислать собственного врача — пусть убедится, что она и впрямь нездорова.

Что ж, возможно, Елизавета действительно недомогала, но все же не только в этом было дело. Марии удалось выяснить, что один из заговорщиков в письме принцессе настоятельно рекомендовал ей «держаться от Лондона как можно дальше и ради собственной безопасности с незнакомыми людьми не общаться». Это было двусмысленное послание, и устный ответ — а все это время Елизавета избегала оставлять способные скомпрометировать ее письменные свидетельства — был еще более двусмысленным. Через сэра Уильяма Сейнт- лоу Елизавета передала, что «благодарит за участие и поступит так, как считает нужным». Но мало того. На пути во Францию была перехвачена сумка с дипломатической почтой, и в ней, в частности, обнаружилась копия последнего письма Елизаветы королеве. Как она могла попасть туда? И что еще существеннее — как воспримут это письмо французы, рассчитывающие, выходит, на активное участие принцессы в заговоре?

Масла в огонь подлил Ренар. Французы, утверждал он, отправляют в Шотландию вооружение, артиллерию и провиант, планируя вторгнуться в Англию с севера. Одновременно французские военные суда спешно готовятся пересечь Ла-Манш, а в Нормандии уже собрано двадцать три вооруженных отряда. Из письма же, с удовлетворением отмечает Ренар, следует, что Елизавета сговорилась с французами и цель всех этих военных приготовлений состоит в том, чтобы посадить ее на престол.

Ввиду готовящегося бунта Марии было не до того, чтобы посылать врачей в Эшридж. Положим, из всех четырех охваченных волнениями районов только в Кенте, вотчине Томаса Уайатта, началось настоящее восстание, но довольно и этого: в начале февраля большой отряд вооруженных людей двинулся в сторону Лондона. Возникла реальная угроза свержения власти. Советники королевы затеяли междуусобицу; постоянной армии у нее не было — только специальная гвардия во главе с восьмидесятилетним герцогом Норфолком, этим жалким реликтом отцовского царствования; Мария имела основания даже в ближайшем окружении подозревать измену.

Начались волнения и в самом Лондоне, и советники уговаривали Марию отправиться по реке в Виндзор или хотя бы укрыться в Тауэре. Но, презирая любые предупреждения, она двинулась прямо в центр города, проезжая улицами, «запруженными возбужденной толпой», конными и пешими солдатами, а также новобранцами в белых мундирах королевской гвардии. У здания Гильдии она остановилась и, пройдя в зал, обратилась к горожанам с призывом не волноваться по поводу ее замужества и встать на поддержку королевы, как в былые времена, когда ей угрожал Нортумберленд.

«Ничего не могу сказать о любви матери к своему ребенку, ибо детей у меня нет, — говорила Мария, — но если принц или иной властитель испытывает к своим подданным такую же естественную и глубокую любовь, как мать к своему ребенку, то не сомневайтесь: я, ваша госпожа и повелительница, люблю вас всей душой и всегда буду на вашей стороне».

Вид королевы с гордо поднятой головой, голос ее, эхом разносящийся по величественной зале, тронули сердца подданных.

Мария взывала к мужеству: «Дайте твердый отпор этим бунтовщикам, вашим и моим врагам, и не бойтесь их, ибо и я ничуть их не боюсь!» Зажигательная речь королевы Марии вдохновила лондонцев, и когда Уайатт со своими людьми решился наконец на штурм (это было 3 февраля), обнаружилось, что сил одолеть королевские войска им решительно не хватает. Впрочем, весь этот день в центре города и на окраинах слышалась стрельба, и до Уайтхолла, где Мария в окружении приближенных ждала новостей, доносились слухи о поражении и измене. Во дворце, пишет один наблюдатель, «царила такая паника, раздавался такой шум, что даже уши закладывало». Лишь королева сохраняла полную невозмутимость и спокойствие. Бог нас не оставит, убеждала она знать и слуг. «На колени! — прогремела Мария. — Молитесь, и, заверяю вас, скоро придут добрые вести».

В конце концов ближе к вечеру Уайатт, убедившись, что попал вместе со своими людьми в сужающееся кольцо королевских отрядов, капитулировал. Его препроводили в Тауэр, пленили и сообщников, и теперь им оставалось только ждать суда да уповать на милосердие королевы. Непосредственная опасность миновала, на очереди было суровое возмездие, которое со временем угрожало настичь всех причастных к заговору, а в особенности сестру королевы.

Королевские врачи скорее всего появились в Эшридже в конце января. Елизавету они действительно застали в плохом состоянии, но сочли, что при должном уходе она способна-таки отправиться в Лондон. Тем не менее, хотя в течение нескольких дней они «прилагали все усилия» — на самом деле лишь усугубляя ее положение, — уговорить Елизавету оставить Эшридж не удавалось, и, только получив 10 февраля формальное распоряжение от Марии, она неохотно двинулась в путь.

Трое советников, доставивших королевское послание, предварительно переговорили с врачами, затем с самой больной. С первого взгляда было видно, что Елизавета нездорова, «бледна и немощна телом, не поднимается с постели», однако, не обращая внимания на ее слабые возражения и ссылки на то, что такое путешествие опасно для жизни, они упорно стояли на своем, и на следующее же утро «подняли ее с постели как есть, едва держащуюся на ногах». И хотя «три или четыре раза она готова была упасть в обморок», препроводили к специально присланным Марией носилкам и закутали в мех — на улице стояли довольно сильные морозы.