пропала, щеки сделались впалыми, ранее безупречно отглаженные рубашки теперь стали мятыми. Когда он говорил с Рейчел и со мной, в его вопросах чувствовалась напряженность, спешка, которая возникла уже давно, но теперь достигла лихорадочного пика вместе с толпами посетителей. Если раньше Патрик ставил нас с Рейчел работать над одним и тем же материалом, то теперь, как я заметила, он разделил нас. Он поровну распределял архивные ресурсы между нами, а затем, к нашей вящей обиде, постоянно проверял нашу работу, обращаясь с нами как со школьницами, а не как с опытными исследовательницами. Можно подумать, отсутствие информации в архиве было нашей виной, как будто мы действительно нашли что-то, но скрывали от него это.

Я полагаю, именно по этой причине Патрик решил в тот день съездить в антикварную лавку Кетча вместе со мной и оставить Рейчел в библиотеке, заваленную книгами и переводами.

– Мне нужно закончить это до симпозиума в музее Моргана, – сказал он Рейчел, дожидаясь, пока я соберу свои вещи. Я осознавала, что это было наказание, но не была уверена, для кого именно.

Однако в такси, когда Клойстерс остался позади, он вновь предстал передо мной тем Патриком, которого я знала в начале лета, и пожелал продемонстрировать мне, до какой степени я погрузилась в тайны карт.

– Рейчел, – сказал Патрик, – отлично работает. Поистине превосходно. Но она не всегда верит. Не настолько глубоко, как я. И не настолько глубоко, как ты, – мне так кажется. Этому нельзя научить, это инстинкт.

Я хотела возразить, сказать, что Рейчел тоже разделяет эту веру. Или что он ошибся и я все еще не верю. Но вспомнила ночь, когда мы с Лео стояли на балконе и я прижимала к груди карту «Влюбленные», вспомнила расклад в библиотеке Клойстерса, предупредивший меня о переменах, о переходе, возможно, о предательстве. Я посмотрела на Патрика поверх сиденья такси, но он смотрел в окно, положив руку на край рамы; кончики его пальцев побелели от напряжения. Я знала: Патрик все еще надеется, что эта колода может стать тем знаком, который он так долго искал.

– Ты ведь видела это, Энн? – спросил Патрик, повернувшись ко мне лицом. – В раскладе карт в тот вечер. Ты тоже заметила что-то необычное. Я увидел это по твоей реакции, понимаешь?

То, как он всматривался в мое лицо, отчаянно и напряженно, вызвало у меня желание убедить его, что это были просто карты, просто шутка. Но Патрик был прав. Я чувствовала это. И оно преследовало меня, как призрак чего-то, что я не могла объяснить, – чего-то, выходящего за рамки исследований и цитат.

– Да, – ответила я. – Мне кажется, в этом что-то было. – А затем быстро добавила: – Но, Патрик, вы должны помнить, что я могу ошибаться. Эти карты… они для меня всё еще в новинку.

– Конечно. Но разве это не делает ситуацию еще более наглядной? Разве это не доказательство того, что ты – человек, не имеющий опыта, – тоже способна это почувствовать?

– Иногда, – мягко заметила я, – мы не можем доверять тому, что чувствуем. Интуиция, ощущения – они не являются доказательством.

Я не стала уточнять, что именно меня беспокоило – а именно тот факт, что в стенах Клойстерса мне становилось все труднее различать реальное и воображаемое. Иногда под готическими арками, среди погребальных скульптур мне чудилось, будто глаза статуй следят за мной, будто золото и блеск заволакивают зрение и размывают его, будто на мгновение само мое тело растворяется в пространстве и становится чувством, ощущением, интуицией.

Я знала, откуда взялся этот инстинкт, эта уверенность в том, что необычное имеет смысл. Он зародился за моим кухонным столом в Вашингтоне, среди обрывков бумаги и кусочков языка, среди блокнотов, которые мы с отцом часто заполняли вместе, хотя иногда он работал один. Именно этот инстинкт привел меня сюда, руководил мной во всем, что я делала. Всегда. Я начала осознавать это, когда умер отец, но часть моей веры ушла вместе с ним. Только сейчас она начала возвращаться. Патрик не ошибался, говоря, что моя вера сильнее, чем у Рейчел. Потому что, возможно, человеку нужно немного волшебства, чтобы сделать трудное детство более сносным.

В магазине «Редкие книги и антиквариат Кетча» все осталось так же, как и в прошлый раз. Хотя мне показалось, что старинных бутылок и книг стало больше, что они приумножились в числе за прошедшее время, как будто совокуплялись в темноте.

Несмотря на то, что в ворота нас пропустили, Стивена в главной комнате не оказалось. Патрик позвонил в колокольчик на рабочем столе, и эхо этого звонка донеслось до меня из комнаты наверху.

Я вытащила с полки первое издание Эмиля Золя и села на один из свободных стульев, чтобы подождать; книгу я раскрыла на странице с первыми строками на французском языке. Патрик разглядывал полки, ожидая Стивена, потом подошел туда, где сидела я, положил руку на спинку моего стула и наклонился надо мной.

– А-а, – понимающе протянул он, глядя на том, лежащий у меня на коленях. – «Если вы скроете правду и зароете ее в землю, она непременно вырастет». Золя.

Я подняла на него глаза и на мгновение почувствовала себя совсем юной. Как будто я смотрю на отца, который склонился над моим переводом, проверяя, правильно ли я определила падежи. Этот образ был настолько пугающим, что мне захотелось закрыть книгу, встать, отстраниться от Патрика. В магазине Стивена это было безумно трудно.

– Знаешь, – произнес он и повернулся кругом, чтобы осмотреть все – редкие книги, украшения, картины. – Мы найдем это. В конце концов, мы найдем это. Колоду, документ. Истину. То, что откроет нам ее. Мы найдем ее.

В его голосе прозвучало нечто странное – настойчивая нотка, которая противоречила факту, известному каждому исследователю: этой вещи может больше не существовать. Такова реальность архивов – они всегда неполны, несмотря на свою обширность, и состоят, как правило, из разрозненных фрагментов.

– Ты всегда в это верил, – заметил Стивен из другого конца комнаты. Он вошел через заднюю дверь и теперь перебирал бумаги на своем столе, пока не наткнулся на толстый конверт, который передал Патрику, а тот рассеянно протянул его мне.

– У меня есть еще несколько вещей, которые ты, возможно, захочешь посмотреть, – сказал Стивен Патрику, кивнув в сторону двери. Когда я направилась следом, Патрик поднял руку.

– Мы ненадолго.

Я вернулась на свое место среди антиквариата, конверт лежал у меня на коленях, и в моем воображении образ Патрика, стоящего надо мной, сливался с образом моего отца. Спустя несколько