Я принимаю твою критику в адрес профессионалов от философии, то есть «нас». Надо сказать, что у меня возникла такая же проблема с «вами», профессионалами в области психики! Твоя сфера деятельности, как и моя, стала жертвой эзотеризации научного направления. Чтобы хорошо разбираться в профессиональном языке, надо, во-первых, хотеть «принадлежать», а, во-вторых, знать, к какому интеллектуальному клану хочешь принадлежать. И то, и другое противоречит глобализации.

Позволь мне для примера взять концепцию переноса, столь дорогую твоему клану. Существует огромное количество тщательно разработанных теорий переноса и контрпереноса. Скажи мне, верно ли мое базовое представление. Я понял перенос как возникшие в детстве чувства, которые человек продолжает переживать, несмотря на отсутствие того, кто их вызвал, даже если очевидно, что обстоятельства полностью изменились. Именно ты указала мне на высказывание Фрейда, где он объясняет, что перенос – это «ложное отношение», так как пациент обращается не к личности аналитика, а к личности воображаемой – той, которой давно уже не существует, к родительскому призраку.

Тема ложных отношений является главной философской темой, так как ожидается, что философская мудрость научит человека полностью присутствовать в реальности другого. В учебниках по психологии эта непростая тема обсуждается как проблема переноса, но все эти тексты написаны на языке, не позволяющем ни заимствовать психологическое знание, ни обобщить его и делать более глобальным, потому что каждый клан разрабатывает свой собственный профессиональный код, чтобы защитить свою теоретическую базу.

Ты проанализировала свое разочарование той философией, которую для тебя воплощает Ага. Разреши мне рассказать, как я был разочарован своим первым опытом психоанализа, продолжавшимся три года. Мои отношения с аналитиком были настолько проникнуты романтической поглощенностью нашим переносом, что мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что я сержусь. Я читал все, что мог найти о феномене «переноса», как будто это было какое-то новое открытие, способное дать мне ключ к моей семейной драме. Как ты помнишь, я начал анализ в основном для того, чтобы исследовать мое отношение к матери. Аналитик полагал, что анализ переноса поможет мне понять, как я проецирую холодность матери на всех, начиная с него, аналитика. Три года понадобилось мне, чтобы осознать, что анализ переноса был таким же стерильным и скучным, как и разговоры о-тебе-и-обо-мне-и-о-наших-отношениях, которые хотела непрерывно вести моя первая девушка. Мы – аналитик и я – большую часть сессий проводили в разговорах о «нас», все это время игнорируя всех тех реальных женщин, с которыми я хотел получить возможность заниматься любовью, если бы мне удалось покончить с этим проклятым переносом!

Кто в ответе за эту неудачу? Конечно, я, но что, если и аналитик был не вполне компетентным? Или, может быть, виновата сама концепция переноса? Может быть, она ввела в заблуждение нас обоих? Его настойчивость в отношении переноса создала у меня иллюзию, что он обладает тайным знанием загадочных троп души. Как мне убедиться, что он в самом деле компетентный специалист, а не эгоцентричный человек, использующий перенос, чтобы разобраться, кто он в этом мире?

В вашей профессии немало тех, кто как будто претендует на обладание картой всей территории бессознательного, это соблазняет. Через три года психоанализа я дошел до точки, когда мне стало тошно от всей этой романтики переноса и контрпереноса, и я предоставил аналитику разбираться со всем этим самостоятельно. Я начал анализ с другим аналитиком, который на интуитивном уровне воспринимался как куда более компетентный. Он был не из тех, кто хочет заставить тебя думать, будто ему известна картография бессознательного. Он был как бы «в услужении» у души, напоминая преданного дворецкого, чье чувство собственного достоинства не уступает достоинству хозяина. Невозможно представить себе, что дворецкий скажет: «Сэр, у нас с вами проблема переноса», потому что дворецкий знает, что он «в услужении» у чего-то большего, чем он сам. Это не только семья или дом, но также традиция и культура. Хозяин дома, дом и дворецкий являются общей частью сложной истории. Мой новый аналитик был истинным слугой души, и я тоже, и это новое приключение оказалось поинтересней предыдущего. Очень скоро я смог лучше устанавливать контакт с понравившимися мне женщинами. Страх любви растаял. Сердце мое вздохнуло свободнее. Как и йога, чьим преимуществом является то, что ею могут заниматься не только молодые, анализ помог мне расставить по местам некоторые стратегии достижения внутренней свободы, чтобы не повторить того, что происходило с нашей матерью по мере того, как она старела. Ты помнишь, как в конце жизни она, всегда такая общительная, удалилась в скучную рутину шикарного дома престарелых и не чувствовала, как изнеживающая искусственная среда усиливала ее природную склонность к поглощенностью самой собой. Именно этот растущий эгоцентризм, а не ее преклонный возраст, отрывал ее от мира. Она всегда отказывалась быть «психологичной», всегда боялась заглянуть внутрь, а теперь наличие эмоций стало беспокоить ее все больше. Она не давала себе труда как-то обозначить свои эмоции, дать им имя, потому что боялась посмотреть на них внимательнее. Даже позитивные эмоции, праздники, дни рождения или празднования в ее честь – все ее утомляло, так как таило в себе слишком большой риск вдруг что-то почувствовать.

Возможно, ее невероятная физическая красота в молодости как-то покалечила ее, позволив ей оставаться бессознательной. Из них двоих именно отец был тем, кто работал над повышением осознанности. Когда он умер, ей начало не хватать его поклонения, но ее сердцу недостало силы, чтобы повернуться к другим. Она сопротивлялась всем нашим попыткам как-то разнообразить ее жизнь. Для психологической йоги было слишком поздно. Когда я смотрю на себя в зеркало и вижу следы знакомой косности в выражении своего лица, я счастлив, что по-прежнему доверяю психоаналитическому процессу. Это моя психологическая йога. Нам всем нужно средство для поддержания душевной гибкости, чтобы сохранять способность интересоваться другими.

Я искренне верю, что все мы имеем глубокие раны, которые являются источниками мудрости, нам только надо перестать бить себя по голове и найти слова – самые разные слова, из самых разных дисциплин и культур. Это бесценный дар образования – слова. Подобно учителю, который приобщает к красоте языка, глубина психологического страдания вводит в красоту души. Хочешь верь, хочешь нет, но я убежден, что глубинная психология может быть такой же дорогой к мудрости, как и философия. Я не считаю, что психологи отвергают мудрость. Я уверен, что вы ей поклоняетесь, но я убежден, что «мудрость» – это не то слово, которое ты слышала во время учебы или которое ты используешь в терапевтическом кабинете. Не существует учебных программ по передаче следующим поколениям выстраданного коллективного опыта, описанного мудрыми людьми на протяжении веков. Программа обучения студентов-психологов не предполагает места для такого непрактичного понятия, как «мудрость». В результате такого обучения выходят терапевты, которые воспринимают каждую новую культурную тему как что-то неизвестное, как будто бы психическое страдание – это проблема, с которой общество сталкивается впервые. Я был бы тебе признателен, если бы ты смогла в двух словах описать мне, что, по-твоему, составляет психологическую мудрость.