я хочу сказать. Но все эти люди закалены физическим трудом, которого вам бы не выдержать. Уверен, вам и тренироваться-то не доводилось, пока вы в армию не попали. Вам ведь больше нравится терять форму, чем набирать ее. Вас тут доконают, и вы станете для всех просто балластом. Здесь вы не на своем месте. Я верю, что вы имеете некоторое влияние на окружающих, при этом я охотно верю, что вы и не пытаетесь этого влияния оказывать. Просто эти люди прекрасно понимают, что вы знаете больше любого из них, и им хочется прислушиваться к вашему мнению. Впрочем, все это ерунда; в вашем положении совсем ни к чему иметь влияние на людей. У вас, конечно, есть настоящий друг, человек достойный и мужественный, и остальные люди его уважают. Я не утверждаю, что они не станут восхищаться вашей храбростью, наверное, станут, но это не совсем то, что воздействует на них. Тут что-то другое. Вы должны отправиться для прохождения комиссии.

— Я бы предпочел остаться в роте, сэр.

— Вопрос не о том, что предпочли бы делать вы, — с раздражением проговорил капитан Моллет. — Вопрос в том, что вы должны делать. У вас нет права уклоняться от ответственности в таком деле. То же самое я ответил сержанту Тозеру, когда он сказал, что вы, видимо, предпочтете остаться с ротой. И то же самое говорю вам.

— Так точно, сэр, — твердо произнес Берн. — Могу ли я высказать то, что думаю?

— Это о чем? — глядя на свои башмаки и нетерпеливо помахивая стеком, спросил капитан Моллет.

— Меня уже спрашивали, пойду ли я на комиссию. Это было в Милхарборе, я только призвался тогда, сэр. И когда адъютант мне это сказал, я ответил ему, что совершенно не имею опыта общения с людьми, даже того опыта, который каждый школьник получает, общаясь со сверстниками в публичной школе. Я не хотел уклоняться от ответственности, но я сказал, что считаю целесообразным вначале получить опыт общения с людьми и опыт солдатской службы, прежде чем проходить комиссию. Он об этом не думал до разговора со мной и согласился, как только понял мою точку зрения. Ну а теперь я считаю, что оба мы ошибались. Опыт военной службы не помогает вовсе. А я еще только приноравливаюсь к службе. Мне будет очень тяжело смотреть на войну и на солдат так, как обязывает смотреть на них офицерский чин.

— Эту чушь можете сразу забыть, — ободрил его капитан. — Словом, если вы последуете моему совету, я сразу же даю делу ход. Впрочем, я не требую немедленного ответа. Может, вы хотите как следует все обдумать? Я думаю, это будет самое умное в сложившихся обстоятельствах.

— Только еще одно, сэр. Я не намерен доставлять вам дополнительные хлопоты, только дело вот в чем: похоже, нас готовят для участия в новом деле. И мне бы не хотелось уходить до того, как это дело начнется. Я бы предпочел довериться судьбе, а там уж будь что будет.

— Ну хорошо, Берн, — пару секунд поколебавшись, ответил сбитый с толку капитан Моллет. — Будь по-вашему. Вот только я не могу обещать, что все это время вы будете оставаться с ротой. Впрочем, какая разница: дело вы не пропустите. А теперь можете идти.

Он с любопытством проследил, как Берн присоединился к группе солдат, а затем повернулся к сержанту Тозеру:

— Вы правы, сержант, странный парень. Можете продолжать занятия, а мне дальше не следует смущать людей. Последние несколько дней были для них по-настоящему тяжелыми, а завтра мы снимаемся и уходим. И не думайте облегчать жизнь этому Берну, будет лучше, если вы прогоните его через все положенное солдату. Он странно смотрит на вещи, ставит все с ног на голову, выворачивает наизнанку, но в итоге делает так, как сделал бы обыкновенный разумный человек. Пусть так и остается.

Люди были не прочь узнать, зачем вызывали Берна, и Мартлоу с его нетактичным любопытством спросил об этом напрямую, но Берн ушел от ответа, а когда сержант скомандовал продолжить занятия, дальнейшие вопросы прекратились сами собой. Следующий час не был для них напряженным. Когда в середине дня они вернулись на обед в расположение роты, Берн был по-прежнему молчалив и поглощен своими мыслями. Народ понял это так, что Берна вызывали для того, чтобы накрутить хвоста за его разгильдяйство в канцелярии. Пострадавшие от властей всегда вызывают у людей больше симпатий, поэтому, как только он оказался вне пределов слышимости, все согласились, что если уж человек пытается быть таким умником, то непременно влипнет в историю. Шэм, достаточно его знавший, после серии брошенных украдкой изучающих взглядов оставил его в покое. А сержант Тозер держался в стороне, не желая вмешиваться, и было похоже, что утренняя беседа, участником которой он стал, немного смутила его. Однако в одном он был уверен в точности: он не станет гонять Берна, чтобы доставить удовольствие командиру роты, во всяком случае до тех пор, пока тот нормально справляется со своими обязанностями. Если с человеком поступают несправедливо, он становится упрямым, а это в свою очередь приносит беспокойство и хлопоты, а заканчивается вызовом «на ковер» и выговором. Какой в этом смысл?

Берн немного поел и отошел покурить в одиночестве. Была у него способность уходить в себя, так что сознание скрывалось в тайниках души и сворачивалось в точку, тогда как физическое тело продолжало свои обычные занятия, делая привычные вещи бессознательно, как автомат. Его не особенно возмутило то, что сказал капитан Моллет, напротив, он смутно чувствовал, что все вокруг — лишь игра случая и обижаться не на кого. Когда ты нижний чин и существуешь среди себе подобных, мир видится тебе полным разнообразными проявлениями и поступками, в нем кипят страсти. А стоит превратиться в офицера, становишься частью бездушной и грубой машины. При всей своей убежденности, что с точки зрения проявления нравственных порывов личности война прекрасна, понимаешь: если взглянуть на нее как на механический процесс, убедишься, что она далека от совершенства.

В два часа снова было построение, а в три проводился осмотр амуниции и снаряжения, во время которого каска Берна вторично была признана негодной. Мистер Марсден, недавно вернувшийся после легкого ранения при Сомме, первым делом проверял каски, а мистер Созерн припомнил, что