Жил я себе мирно, по возможности избегая острых углов и не надрываясь, в свое время окончил институт, защитил диссер, работал в советской конторе в средней должности. Так дожил до полтинника.

В личной шкале ценностей имелось несколько вещей, которые, как я знал, были недоступны, а потому о них и не мечталось, разве что во сне. К таким ценностям относились поездки за границу. То есть, конечно, можно бы было, напрягшись безмерно, выложив кучу денег и выдержав мерзкую беседу в райкоме, поехать в составе группы совтуристов в Польшу или Болгарию, но это как-то не манило. Поэтому я спал спокойно, рассматривая во сне виды греческих островов и переулки Парижа. Особенно к Франции было у меня свое, интимное, отношение – знал язык по советским критериям неплохо («читать и переводить со словарем»), увлекался классической французской литературой, живописью. В конце 70-х друзья свели меня с замечательной парой французов-педагогов, работавших в Союзе по контракту, – Марком и Жоэль Блондель – и они расширили мой кругозор, знакомя с современными французскими фильмами и литературой (фильмы они брали в посольстве и устраивали показы в аудиториях пединститута).

Однажды случился со мной казус – наткнулся я в метро на группу французов-туристов, сбившихся с маршрута, и попытался объяснить им дорогу, ан не тут-то было: понимать я их понимаю, а сказать ничего не могу! Кое-как, жестами, объяснил дорогу, а сам расстроился – столько лет учу язык, даже порой подрабатываю техническими переводами, а связать двух слов не могу! Взял и тут же записался на годичные курсы «Иняз» французского языка, которые благополучно и закончил. К этому времени уже шел 89-й год. В воздухе пахло… – хорошо пахло!

Сижу как-то в конторе, делаю левую работу – пишу программы музыкального сопровождения левых же программ для персональных ЭВМ (которые только появились у нас в министерстве), как вдруг входит в комнату наш молодой начальник – Лева Могилевский, который, собственно, всю эту левятину для министерства и затеял, и спрашивает громко: «А кто хочет во Францию поехать?» На автомате отвечаю: «Я хочу!»

– А язык знаешь?

– Знаю.

– Ну, поедешь.

Не то чтобы я сразу поверил, но чем черт не шутит! К тому же Лева был такой ловкий парень, входил во многие кабинеты, а ко мне относился неплохо… И чем я, в сущности, рискую?

Выяснилось, что по министерствам разослана бумага о формировании группы специалистов разного профиля для обучения во Франции за счет французского правительства, по некоей программе помощи слаборазвитым странам ACTIM, и единственным требованием принимающей стороны было владение французским языком (стажировка проводилась без переводчиков). В нашем же министерстве на данный момент ни одного специалиста с французским языком, как на смех, не оказалось.

Ну вот, заполнил я требуемые бумаги, даже написал на французском программу предполагаемой стажировки по информатике, отдал Левке и стал ждать. Сначала вызвал меня кадровик. Когда я вошел в его кабинет, он с явным изумлением рассматривал мою анкету. Потом с надеждой в голосе спросил, чем я могу подтвердить знание языка. На это я предъявил только что полученный диплом курсов «Иняз» (а эти курсы как раз были официально признаваемым документом и некоторое время назад даже служили основанием для выплаты служащим надбавки к зарплате за знание языка). Следующим шагом был визит к парторгу министерства. Ну, этот повел себя проще. Поговорив со мной некоторое время, он сунул мне в руки бумаги и посоветовал не валять дурака и идти работать, мол, все равно никуда я не поеду. Я и пошел себе и сел работать, позабыв об этой авантюре.

Прошел год. В стране происходили перемены. Были, в частности, ликвидированы парткомы на предприятиях. И вот однажды неожиданно мне на работу приходит бумага, согласно которой меня приглашают подтвердить свое участие в программе ACTIM и возможность выехать во Францию на два-три месяца. Никаких новых документов, кроме согласия моего начальника, уже не требовалось. Левка свое согласие дал. Так началось одно из моих фантастических приключений.

Тут необходимо некоторое пояснение (для молодых читателей). Люди, имевшие у нас такую возможность и выезжавшие за границу (за «дальнюю» границу – в капстраны), по делам или развлечься, образовывали особый клан «выездных». Они отличались от других советских людей даже внешне, по одежде. Пропуском в этот клан служили партийность, принадлежность к руководству, официальное или неофициальное сотрудничество с ГБ.

Небольшая квота предполагалась также для простых советских людей – знатных сталеваров и ударниц-доярок. Счастливчики получали возможность проехаться (дисциплинированно, в составе компактной группы и с обязательным сопровождением пары стукачей) по западной стране и потратить на покупку шмоток очень ограниченную сумму валюты, полученную в обмен на свои рубли по официальному курсу (что-то около 60 копеек за доллар). При соблюдении режима жесточайшей экономии самые разумные могли, купив за границей дефицит и загнав его дома в комиссионке, компенсировать все затраты на поездку и даже подработать. Для реализации такой программы люди везли с собой копченую колбасу, водку, чай и кипятильники. Иногда случались пищевые отравления, голодные обмороки и прочие казусы.

Имелись учебные заведения, готовившие кадры для системы МИД и Внешторга. Студентами таких заведений становились только дети дипломатов и ответственных советских работников, и то по о-о-о-чень большому блату. Вот в таком заведении – институте повышения квалификации работников внешней торговли – я и очутился весной 90-го года, в составе группы молодых карьерных дипломатов, комсомольских работников и гэбэшников, слушающих курс предварительной учебной подготовки по программе ACTIM.

Вводный курс включал общие понятия информатики, стандартизации, патентного права и экономической теории. Лекции читались профессорами, приехавшими специально из Парижа. Содержание лекций было мне, кандидату экономических наук, вполне понятно, оно примерно соответствовало уровню знаний экономического факультета Плехановского института. Тем легче мне было компенсировать плохое знание разговорного французского, на котором бегло изъяснялись профессора. Особенно блистал элоквенцией пожилой джентльмен, до смешного напоминающий господина Бержере из романа Анатоля Франса (как я его себе представлял). Как выяснилось впоследствии, мэтр был проректором Сорбонны и нашим будущим куратором и не отказал себе в удовольствии прокатиться в Москву и познакомиться с этими загадочными русскими. Остановившись в «Национале», он все свободное время гулял в одиночку по Москве и наблюдал жизнь. Когда мы у него как-то спросили, на что он особенно обратил внимание, он ответил, что его поразила скудость московских продовольственных магазинов и особенно отсутствие свежих овощей и фруктов (напомню: была весна 90-го года!). «А разве во Франции не бывает сезонных изменений в наличии продуктов?» – спросили мы, на что, помолчав и подумав, он ответил: «Вот разве что весенний сезон молодой спаржи» – и при этом мечтательно улыбнулся.

Так в учебе прошло полтора месяца, время приближалось к намечаемому на май отъезду в Париж, а между тем мои личные обстоятельства складывались так, что я не мог себе позволить думать об отъезде: мой пожилой отец, живший в это время с нами, был очень нездоров и требовал постоянного ухода, в любой момент могло с ним случиться что угодно… Однако случилось то, что случилось. Отец тихо скончался в конце апреля, как всегда благородно избавив нас с братом от «лишних» забот о себе. Я был свободен ехать во Францию, а брат – позднее на пару месяцев – на родину предков (разумеется, не в местечко Диражню Полтавской губернии и не в сельцо Чачки Белостоцкого уезда, а в город Хайфу). Так, в конце мая, в составе группы из двадцати пяти стажеров, самолетом «Air France» я прилетел в аэропорт «Шарль де Голль» (бывший «Ле Бурже»).