лиц уже запомнились, другие еще терялись в общей массе.

«Живые, хорошие ребята! И директор приятный…»

Сергей Николаевич вспомнил, как Леонид Тимофеевич, проводив его в класс, весь первый урок похаживал по коридору, как будто в классе сидели его собственные дети и держали экзамен перед новым учителем.

– Ну как? – вытирая платком круглую лысину, спрашивал он в учительской.

– Как вам мои ребята?

Сергей Николаевич пожал ему руку.

Директор закивал.

– Там есть… Там есть пики-козыри! – сказал он, щуря смеющиеся карие глаза. – Но работать можно! Работать можно!

Учителя приняли Сергея Николаевича в свою среду просто и сердечно. Вожатый отряда Митя тоже понравился учителю. Сергей Николаевич спрашивал Митю про пионерскую работу, сборы, экскурсии. Они вдвоем уселись на диван, а потом, стоя в дверях учительской, никак не могли расстаться, и Митя, силясь перекричать дребезжащий звонок, говорил:

– Мы на лыжах недавно через весь лес прошли… А девочки ребятам не уступают…

Сергей Николаевич взбежал на крыльцо маленького домика и крепко застучал ногами, отряхивая с калош снег.

Из комнаты его окликнул отец:

– Ну-ну, долго ты нынче! Как там дела?

Сидя в кресле, Николай Григорьевич приоткрыл одну половинку двери и, откинув голову, смотрел на сына из-под густых бровей светлыми голубыми глазами.

– Ну как? Познакомился? Подружился?

– Познакомился! – Сергей Николаевич повесил пальто, бросил на полку шапку. – И, кажется, подружусь!

– Ну и хорошо! Первое впечатление самое верное, говорят. За обедом подробно расскажешь. А у меня радость. Письмо получил. Матвеич мой объявился! На пасеке живет. Приглашает в гости. – Старик протянул сыну письмо: – Вот, читай!

– Да ну? Матвеич?! А про Оксану пишет? – пробегая глазами неровные строчки, спрашивал Сергей Николаевич.

– Пишет, пишет! Соскучилась твоя сестренка, – вздохнул отец.

Матвеич был старый товарищ Николая Григорьевича. В гражданскую войну оба они партизанили на Украине, потом расстались, изредка обмениваясь письмами и сохраняя старую дружбу. Теперь Матвеич звал старика на Украину: «Приезжай, старина! Полечим твои больные ноги».

От партизанских лет, проведенных в лесах и болотах, у Николая Григорьевича к старости разболелись ноги. Он редко куда-нибудь выходил и в отсутствие сына скучал, с нетерпением глядя в окно. Особенно мучило его безделье.

– Я ведь еще работать могу. Ноги мне не мешают, – грустно говорил он сыну – Ты вот всю ночь там что-то пишешь. Давай я хоть помогать тебе буду.

Как-то Сергей Николаевич попросил отца переписать свой доклад, с которым он должен был выступать на совещании учителей. Старик оживился, захлопотал и принялся за работу. Он тщательно переписал доклад разборчивым, крупным, немного детским почерком, без единой помарки.

– Ого! Да тебе мог бы позавидовать любой ученик четвертого класса! – смеясь, сказал Сергей Николаевич.

Вечером, выметая комнату, он обнаружил в углу скомканную бумагу – это были испорченные листы с кляксами. Но старик уже зарекомендовал себя как переписчик. И теперь Сергей Николаевич сам часто обращался к нему с просьбой переписать что-нибудь.

Прочитав письмо, они вдвоем стали сочинять ответ Матвеичу.

– А что, Сережа, может, и катнем с тобой в гости, а?

– Катнем, катнем, – отвечал Сергей Николаевич. – Как-нибудь летом…

Глава 11. В классе

Ребята из четвертого «Б» прибежали в школу раньше всех. Почти каждый из них тащил что-то под мышкой или осторожно нес свою раздутую сумку.

– Стой, стой! Показывай, что за багаж у тебя? – останавливал на крыльце Грозный.

Иван Васильевич не переносил двух вещей: пугачей и рогаток.

Нюх у него на эти вещи был безошибочный:

– Стоп! Что-то ты такой бодрый нынче?

И, нащупав оттопыренный карман. Грозный вытаскивал оттуда предательски торчавшую рогатку.

– Так… до зубов вооружился. Давай пугач!

– Да нету у меня, Иван Васильевич!

– Нету? Кому-нибудь другому рассказывай!

Васька он пропустил беспрепятственно – из сумки у него торчал только выжженный пенал.

В классе ребята показывали друг другу свои сокровища.

Девочки принесли вязанье, платочки, вышивки. Мальчики высмеивали их:

– Станет он это смотреть, очень ему нужно! В куклы с вами играть!

– Мы Марии Михайловне всегда показывали. Ей даже нравилось очень! – кричали девочки.

– Марии Михайловне! Да она сама вышивала, она учительница, а он учитель! – доказывали им мальчики.

– Девочки, не слушайте их! Вот назло я первая свою вышивку покажу! Я не боюсь! – кричала Синицына.

– Ну и что хорошего? Только осрамитесь! – возмущался Одинцов.

– А какое вам дело? Мы сами за себя отвечаем.

– Девочки, не обращайте на них внимания! – уговаривала подруг Зорина.

Степанова медленно развязывала какую-то коробочку.

– Мы просто покажем все, что у нас есть. А ты, Одинцов, умнее, когда молчишь, честное пионерское.

Надя Глушкова запрыгала:

– Получил? Получил?

На Одинцова со всех сторон посыпались шутки.

– Ну, напали!.. – крикнул Леня Белкин. – Одинцов, удирай, а то засмеют!

– Да ну их!

Навстречу Ваську бросился Саша:

– Трубачев, я тебя давно жду! Вот марки принес.

– И я принес пенал и рамку. – Васек похлопал по сумке.

– Трубачев, – крикнула Синицына, – мы первые будем свои работы показывать.

– Трубачев, они хотят со своими вышивками вылезать… Понимаешь? Новый учитель – военный человек, а они к нему с тряпками! – объяснил Одинцов.

– Мы не с тряпками!

– А с чем же?

– У нас – свое, а у вас – свое!

Васек положил на парту сумку.

– Тише! – Он выждал, пока наступила тишина. – Кого Сергей Николаевич спросит, тот и покажет – мальчик или девочка, понятно? А самим не вылезать, категорически! Понятно?

– Понятно! – прошумел класс.

– Ну и лучше! Так, по крайней мере, никому не обидно.

Ребята занялись рассматриванием принесенных вещиц. В классе шуршала бумага, под партами валялись обрывки газет, тесемки, тряпочки.

Саша был занят марками. Одинцов раскладывал по ящикам свои камни. Трубачев, сидя боком на парте, что-то рассказывал ребятам. Когда в класс вошел Сергей Николаевич, все вскочили. Учитель прошел к столу. Под ноги ему попалась какая-то бумажка. Он поднял ее, повертел в руках, потом оглядел класс и сдвинул брови.

– В классе грязно. В чем дело? – отчетливо сказал он и, заложив руки за спину, отошел к окну.

Несколько ребят сорвались с места и нырнули под парты. Через минуту учитель повернулся к классу. Все сидели уже на местах с виноватыми, сконфуженными лицами.

– Я думал, что говорить о чистоте и порядке в четвертом классе мне не придется. Но пусть это будет в первый и последний раз. Вы не малыши, и объяснять тут вам нечего. Есть староста, есть дежурный по классу, есть санком. Честный человек честно относится к своим обязанностям.

Все были подавлены. Синицына, прикрыв ладонью рот, отвернулась и сделала ребятам гримасу.

«Что? Говорила я вам? Вот и любите его после этого!» – было написано на ее торжествующей физиономии.

Начался