Это старпом. Какие могут быть занятия в такой час?

Все собрались, надели на себя рубашки.

Старпом вошел с папкой под мышкой. Все уставились на нее. Старпом сел и открыл папку.

– Так! – сказал старпом. – Прочитаю вам правила хорошего тона!

И дальше он начинает читать, а все вспоминают, как на столе лежат вилка и нож. Старпом уверен, что мы тут же помчимся в ресторан, как причалим, потому-то он смотрит то в папку, то в потолок и сам вспоминает:

– Нож справа… ну да, чего это я, конечно.

И далее – как и чего резать, нарезать, не отправляя в рот слишком большие куски, не давиться, не запивать принесенным в кармане шилом, то есть спиртом во фляжке.

– Не наливать его из титьки! А то знаю я вас!

Конечно, не наливать, не подмигивать женщинам, не строить рожи официантам, не просить у них "только бутылочку минеральной воды, остальное у нас с собой", не задирать патруль, не драться в туалете с гражданскими людьми, не брать со стола салфетки со словами "Я сейчас, только в гальюне завтрак выдавлю", сидеть прямо, не нависать над тарелкой, не ложиться на столы.

– Да! Чуть не забыл! Не делать на тарелке заготовки!

Какие заготовки? Что он имеет в виду?

– Заготовки – это когда вы мясо нарезаете все сразу, а потом его вилкой по очереди в рот.

Поди ж ты! Ну ладно, не будем нарезать.

Старпом оказался прав.

Чуть только причалили, и мы в сей секунд, побросав все вещи, побежали в город, к деревьям, к улицам, автобусам, к шуму и гаму, и ходили по нему, ходили, ходили, улыбались, а потом, очумевшие, забрели в ресторан, где сели за столы, подмигивая женщинам, налили себе из титьки, а потом заказали мясо и отрезали его аккуратненько, не делая заготовок, а нарезанное сейчас же отправляли в рот, торжественно, не наваливаясь грудью на столы.

Дерьмо и армия неразделимы.

Этот древний тезис мы сейчас напитаем свежей кровью.

Одинокий утренний Вася с удовольствием посмотрел на свою толстую лоснящуюся гусеницу, свернувшуюся на дне, и, нажимая ногой на педаль нашего удивительного флотского унитаза, другой ногой собирался ловко перебраться через комингс выгородки гальюна.

Как только первая нога исчезла с педали, та, немного подумав, сделала "ды-ынннн!" – и вернулась на свое место.

Катапультированная гусеница нежно легла на плечо вслед уходящему утреннему Васе. Так он и ходил с ней везде, привыкая к ароматам.

Когда он явился на завтрак, все подозрительно заводили носами: чем это у нас тут? Потом нашли «чем», успокоились и с удовольствием уставились на Васю.

Он не понимал, чего это они на него так вперились, подозревал неладное, недовольно сопел и возился.

– Ой, Вася! – воскликнули все. – А ты теперь не один ходишь?…

– Их теперь двое…

– Два Васи! Один такой большой-большой, а другой такой маленький, маленький, черненький…

Вася все еще не понимал и обижался. Тогда ему сказали в лоб:

– Слышь, Вася, а чего ты пришел на завтрак с прошлым ужином на плече?

– Где?!! – и тут Вася увидел свою нежную гусеницу. Кажется, она ему подмигнула.

Глаза его округлились, он шарахнулся от нее, подпрыгнул вверх, насколько позволил стол, опрокинул бачок с первым, рванул, наступил в него, обварил ногу, застрял там тапочком – никак не вырвать – и от боли заскакал с бачком на ноге, шипя и отплевываясь, опрокидывая другие бачки. Через минуту столовую было не узнать.

Потом обваренный Вася со всякими выражениями добывал из бачка свой с дикой силой впечатанный тапочек.

Раньше на флоте часто говорили: «Альтернативы нет!»

И то, что этой альтернативы у нас не было, с утра до вечера до нас всеми средствами доносили. Просто в ушах звенело.

Даже мой старпом, когда ставил на стол литровую бутылку спирта, всегда говорил:

– Альтернативы нет!

С помощью этой альтернативы, а точнее, при полном ее отсутствии я даже с женой общался.

Тогда мы – подводники – жен своих очень редко видели. Раза два в месяц. Как тут не поинтересоваться насчет альтернативы? Интересовались. А как же!

Встречаешься, бывало, с женой в постели, и после того как период пузырей и восторгов заканчивался, и наступал период, когда надо было что-то делать, спрашиваешь ее, бывало, негромко так, с некоторым внутренним беспокойством:

– Как у нас насчет альтернативы?

А жена смеется и говорит:

– Не волнуйся, дорогой, альтернативы нет!

И после этого мы с ба-альшой результативностью использовали момент отсутствия этой самой альтернативы.

Увольнение для курсанта – это командировка в параллельные миры. В те удивительные, восхитительные, потрясающие миры, где все шумы – приятная мандолина, что доносится из-за занавески в глубине мавританского дворика, и где водятся женщины, от которых уже отвык глаз.

К увольнению готовятся – чистят, гладят, стригутся, парят и опять чистят.

Об увольнении мечтают, имеют на него виды, строят относительно него планы.

Целую неделю.

Перед тем как встать в строй увольняемых, еще раз все чистят, драят и придирчиво смотрят на себя в зеркало – все ли там хорошо?

А потом становятся в строй, и старшина может все испоганить, может выгнать из строя из-за ерунды, а может и не выгнать, а сказать: "Устраните вот это!" – потому и волнение.

А еще в строю проверят документы: "Покажите ваши документы!" – нате вам мои документы, вот!

Собираясь в увольнение, курсант Сэм решил опорожниться.

На всякий случай.

Сэм – это не имя, это прозвище, потому что он большой и решительный.

Зашел Сэм в гальюн, достал сзади из-за ремня портмоне с военным билетом и положил его, чтоб не мешало, в ящичек с "Гальюн Таймс" (где лежат всякие там "Стражи Балтики" и прочие, порванные на аккуратные листочки, размером точно под жопу).

Сделав главное перед увольнением дело, Сэм вышел облегченно и в этом облегчении он совершенно забыл про свое портмоне.

Когда он ворвался в гальюн с безумными глазами: "Где мои документы?!" – на дучке (чаша Генуя) уже разместился Коля с третьего взвода, в два раза меньший по размерам.

Только Коля отложил там свою первую порцию, как дверь с тотчас же вывороченным замком отлетела в сторону, и в дучку влетел Сэм с безумными глазами. Колю он схватил за воротник и, ни слова не говоря, выдернул вместе со штанами на щиколотках. Потом он закатил правый рукав суконки и картинно нырнул в дучку по самое плечо.