курятник. Он видел уже, что с монахами ему не так легко будет справиться, как думал, но стыдился отступить ни с чем. Он надеялся, что, придя, награбит, обогатится и спокойно вернется назад, а выходила правильная продолжительная осада, при которой без осадных орудий обойтись было трудно. Прошедший день еще сильнее доказал ему, что с его малыми полевыми пушками не одолеть стен монастыря и отваги его защитников, что монахов не устрашат грохот и стук, угрозы и ругательства. Вейхард, преследуемый упреками, казалось, избегал Миллера, который угрюмо на него посматривал. Садовский молча исполнял то, что было ему поручено, без особенного рвения, но добросовестно. Калинский постоянно занимался то подслуживанием Вейхарду, то на всякий случай стараясь заслужить внимание Миллера, перед которым унижался и старался выказать готовность на каждый его зов. Миллер постоянно был угрюмый и злой, жил он в холодном шатре, пил лишь мед и далеко не прекрасное собственное вино, ему почти нечего было есть, так как он еще не заготовил достаточно необходимых для стола припасов; непогода донимала его, но хуже всего страдал он от того, что боролся с монахами и не победил их сразу. В этот же вечер был послан в Краков гонец за разрушительными большими орудиями, помощь которых оказалась необходимой. Вейхард напрасно старался еще доказать, что можно обойтись и без них.

Мрачно прошел вечер в лагере; хотя бутылки и стаканы ходили вкруговую в нем, хотя граф старался развлечь и развеселить шведа, но тот продолжал сумрачно молчать.

— Немного терпения, генерал! — сказал Вейхард в конце концов, уязвленный постоянными упреками, — я говорил и повторяю, что долго это длиться не может и монахи на коленях будут просить у нас милости. Наконец, найдем же мы способы с ними управиться.

— Да! Когда доставят большие орудия.

— И без этих орудий обойдется, — многозначительно возразил Вейхард, — посмотрим…

— И без орудий? — спросил Миллер, — а что же их заменит?

— Есть разные способы ведения войны, — таинственно сказал граф.

— Например? — спросил Горн, кшеницкий губернатор, молчаливый швед, не любивший Вейхарда, — например, граф? Благоволите научить нас.

— Нет надобности их перечислять… — возразил чех, — ведь все мы одинаково знаем, что воюют не только пулями. Больше я сейчас сказать не могу.

Миллер махнул рукой и насмешливо расхохотался.

— Всегда ты обещаешь нам золотые горы, которые оказываются скользкими и скалистыми, как и здесь. Теперь уже не поверю тебе. Ченстохов вблизи оказался для меня совсем иным.

Вейхард умышленно перебил шведа и что-то сказал Калинскому, посмотрел на часы, многозначительно взглянул на старосту, и оба удалились к своим шатрам. Тут, когда они остановились, граф приблизился к полковнику и тихонько спросил:

— Ну что? Идет?

— Понемногу, как всегда вначале.

— Дайте мне этого немца, я хочу сам с ним поговорить.

— Прикажем позвать его!

Калинский ударил в ладоши, вошел слуга, и полковник, что-то шепнувши ему, отправил его куда-то.

Вейхард быстро ходил по шатру и, казалось, нетерпеливо размышлял, когда в дверях поднялась занавесь и вошел маленький, невзрачный человек с глазами, закатившимися под лоб, с плоским и широким лицом, как у татарина, широкий в плечах, сильный; в выражении лица его проглядывало что-то отталкивающее и неприятное.

Вейхард сначала внимательно оглядел его и обратился к нему по-немецки:

— Кто ты будешь?

— Готовый к услугам вашим, полковник, немец, родом из княжеских пруссов, состою на службе у его величества короля шведского, в отряде князя Хесского.

— Как тебя зовут?

— Натан Пурбах.

— В какого рода оружии служишь?

— В пехоте.

— Это ты берешься завязать сношения с монастырем и привлечь пушкаря на нашу сторону?

— Я говорил полковнику, — указывая на Калинского, сказал немец, — что могу попробовать. В крепости служит мой родственник, Вахлер, при орудиях; я знаю, что ему там, между поляками, не должно нравиться. Можно бы поговорить…

— Как же ты с ним будешь видеться?

— Как? — сказал, улыбаясь, Пурбах. — Я этого еще сам не знаю. Надо будет ночью подкрасться к стенам. Вахлер находится в палатке возле пушек; ночи темные, и я даже знаю немного, в какой стороне его искать.

— Тебе нужны будут деньги? — спросил Вейхард.

— А что же без них сделаешь? — ответил немец, пожимая плечами.

— Попробуй, — сказал Вейхард, приблизившись к нему и давая ему несколько талеров, — и дай мне немедленно знать о результате; но смотри, о нашем разговоре никому ни слова, даже князю Хесскому и своим начальникам. Награду получишь щедрую от меня. Пусть Вахлер так направляет орудия, чтобы они не причиняли нам вреда, пусть скажет, в каком месте стены слабее, с которой стороны он может впустить нас через фортку в крепость. Если ему не удастся уговорить гарнизон к сдаче, пусть он заклепает орудия и бежит к нам… Наконец, известно, о чем идет речь… Иди и живо возвращайся.

Пурбах медленно, жадным взором пересчитал деньги, покивал головой и, подняв занавес шатра, исчез в темноте.

XX

Как стреляют шведы и не могут вызвать пожара; что нашла Костуха, и как она рада находке

Как только рассвело, шведские пушки отозвались снова, яростно осыпая монастырь ядрами. Кордецкий, ожидавший всегда, чтобы враг начал первый, ответил огнем, направленным из обители во все стороны. Люди после счастливо проведенного вечера, который вначале причинил столько страха, а окончился без всяких жертв, с еще большим жаром принялись за оборону. Только Вахлер неохотно ворочался около своих орудий и, плохо прицеливаясь, медленно стрелял и все время ворчал. Когда кто-нибудь за ним наблюдал, то он справлялся кое-как, но предоставленный самому себе, спокойно складывал руки. Это не ускользнуло от внимания тех, кто наблюдал за стрельбой, и пан Замойский несколько раз прикрикнул на него. Но как с немцем иметь дело: он свое, тот свое; но как только начальник отворачивался, Вахлер снова бездельничал. Немного поэтому вреда приносили с этой стороны неприятелю ядра. С других сторон зато дело шло старательно и хорошо. Там каждую минуту видно было, как шведы меняли свои позиции, так как их выбивали из прежних; больше всего возились с теми батареями, которые укреплялись, обливались водой, чтобы их не брали ядра.

В монастыре, осыпаемом градом ядер, не было больших повреждений, хотя страх понемногу возрастал, как потихоньку разгорающийся огонь. Ядра падали чудесным образом, как будто рука Матери Божией отнимала у них всю силу; они катились во двор, лежали на мостовой, служа потом для обороны. На гонтовых крышах, среди сухого дерева, воспламеняющиеся бомбы не могли вызвать так желаемого пожара; они напрасно старались поджечь монастырь, им это и сегодня не удалось. Несколько ядер, перелетев через стены, упали с другой стороны обители,