– После этого у меня не получалось создать нормальных отношений с мужчинами. С нелюбимыми проблем не возникало, а вот с любимыми не ладилось… Поэтому мне приходилось отпускать тех, к кому у меня были чувства… Так все оставили меня.

Мои глаза резко заболели. Я впервые так емко и лаконично попыталась описать свою жизнь. И зачем я все рассказываю, удивлялась я себе. Краска стыда залила мои уши. Я-то считала себя непробиваемой и дерзкой. Совершенно хладнокровно шла на расставания, уверенная, что так и следует поступать. И только сейчас осознала, насколько это ранило меня каждый раз. Хотелось воскликнуть: «Эврика! Вот, оказывается, где правда-то скрывалась!» Я чувствовала, как Юнсу впитывает, словно губка, всю мою правду и даже испытываемый мною стыд. Уже привыкнув к тому, что от моей правды отворачиваются, не воспринимают ее всерьез, я очень трепетно это восприняла. Когда я договорила, его взгляд дрогнул, и мое сердце дрогнуло в ответ. Казалось, между нами лежала глубокая пропасть, а мы стояли напротив друг друга, связанные веревочным канатом; и когда один из нас начинал дрожать, то эта дрожь передавалась другому… Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что мне тогда хотелось хоть как-то его утешить, показать, что не он один страдает, и сказать: «Не одному тебе приходится плохо, вот и нечего сидеть с таким лицом, будто… будто ты уже умер…» И это было правдой.

– Я прочитала все статьи про тебя, – медленно и с расстановкой проговорила я, стараясь сделать это как можно безэмоциональней.

– Постойте, – прервал меня офицер Ли.

Лицо Юнсу резко перекосило.

– Знаете, здесь… нельзя упоминать случившееся или то, что с этим связано, – извиняясь, проговорил офицер Ли, глядя на меня.

На минуту воцарилась тишина. Я помолчала. Мне хотелось спросить: «А о чем тогда можно говорить?» Ведь именно случившееся было решающим поводом для встречи и, если честно, без этого случившегося ему незачем видеться с членами религиозного комитета… Такие уж правила в изоляторе. Мне совсем не хотелось вести с Юнсу житейские разговоры с абстрактными рассуждениями вроде «Вот Иисус и пришел в этот мир, и ты очень важен для него» и все в таком духе… На самом деле я хотела поговорить о том, каким образом Иисус пришел именно ради меня и ради него, кто я, и кто он, и почему мы являемся ценными созданиями в глазах Бога. Юнсу продолжал сидеть, склонив голову на грудь, – по всей видимости, до сих пор не мог переварить сказанное. Позади него на стене висела картина Рембрандта «Блудный сын». С самого появления на полотне вернувшийся домой сын каждый божий день, и вчера, и сегодня, проводил на коленях. Я пригляделась к сандалиям блудного сына, припавшего к земле в низком поклоне – они все износились и оголили ступни. Отец же на картине и вчера, и сегодня все так же продолжал обнимать за плечи вернувшегося ребенка. Художник изобразил именно момент возвращения. Рембрандт не нарисовал, какой пир устроил отец, простив свое чадо. И, несмотря на то, что сын вернулся, а отец держит его в своих объятиях, он уже более ста лет никак не может встать с колен. В конце концов, блудному сыну так и не удастся подняться и зайти в дом. Как и все блудные дети, стоявшие в этой комнате на коленях, окажутся с веревкой на шее на месте казни.

– Офицер! Я просто собираюсь рассказать про себя. Я же не прокурор и не журналист, да и нет у меня намерения обвинять его…

Офицер, подумав немного, кивнул. Я снова взглянула на Юнсу. Его глаза были полны настороженного любопытства, как у первоклашек в первый школьный день. Он явно нервничал и даже, похоже, испытывал страх. Казалось, он находился в некой прострации, будто увидев впервые в своей жизни неведомое ему существо.

– Если честно, я тебя не знаю. И никогда не считала, что статьи поведают о тебе всю подноготную. В газетах есть факты, но нет правды, которая привела к этим фактам. Именно то, что привело к нынешнему положению вещей, на самом деле является правдой, но людям на это наплевать. Правда – это то, что существовало еще до поступка. Если бы я намеревалась убить кого-то и, взмахнув ножом, вместо этого разрезала веревку, обвивающую шею, и спасла бы тем самым жизнь; или если бы я собиралась разрезать веревку на шее человека, но нечаянно перерезала ему горло. Это ведь совсем разные вещи, однако в первом случае человека наградят за героизм, а во втором – подвергнут смертной казни. Все потому, что мир судит только по поступкам. Свои мысли никому не покажешь и никак не рассмотришь, а раз так, можно ли однозначно определить преступление и наказание? Поступок – это всего лишь факт, а вот в основе его всегда лежит правда, и поэтому мы должны прислушиваться не к фактам, а к правде… Такие мысли пришли мне в голову благодаря тебе. Если представить, что кто-то решит написать про меня статью, то мой случай наверняка переплюнул бы твой. «Женщина по имени Мун Юджон целых три раза предпринимала попытки самоубийства. Несмотря на то что проходила лечение в психиатрической клинике. Никто не знает почему. Точка». Так звучала бы история обо мне…

В его глазах за стеклами очков в темной роговой оправе мелькнуло подобие искры. Если бы я не встретилась с ним, если бы не тетя Моника, я бы тоже помнила его только по статьям. Подонок, и точка. Однако это не конец истории. В последнее время мне вдруг стало казаться, что даже смерть не конец. Рильке сказал когда-то: «Некоторые люди даже после смерти продолжают расти».

– Между нами три года разницы, мы почти ровесники… Кто знает, возможно, когда-то мы случайно пересекались. Однако с самого первого посещения тюрьмы у меня не укладывается в голове, что эти узники родились и живут со мной в одной стране… А если уж совсем начистоту, то я думала, что в этом мире нет человека несчастнее меня. И этот вопрос, почему я несчастна, когда все остальные счастливы, гложил меня и делал еще несчастнее. Однако, попав сюда, я растерялась, и это чувство было вызвано и мной самой. Я не могла понять, почему, будучи несчастной, я не заперта в этих стенах… Это место кажется средоточием всех скорбей и бед нашего мира. Я была поражена: у каждого из множества сидящих здесь людей может быть столько грехов, а за ними стоят многочисленные горести и несчастья. Еще меня шокировало, что изо дня в день столько несчастных совершают преступления и попадают сюда. Я хотела узнать, почему нахожусь снаружи, а ты – здесь. Поэтому думала, что настоящий разговор с тобой (хотя я не представляла, что именно это значит) поможет мне понять саму себя. Понять, почему я несчастна и почему я не могу быть счастливой… Ты понимаешь, о чем я?

Юнсу сидел, словно статуя, и не отводил от меня взгляда. Он медленно кивнул.

– Я здесь не потому, что у меня масса свободного времени. Если бы по четвергам у меня были лекции, я бы вообще не смогла приходить. Однако судьба распорядилась иначе: в этом семестре по четвергам пар нет, а мать положили в больницу. И вот благодаря всем этим случайностям я могу приезжать. Я никогда не занималась никакой благотворительностью или волонтерством, да я и не жажду этого. Честно говоря, не верю, что люди делают это из искренних побуждений. Даже если признать, что есть те, кто оказывает безвозмездную помощь от чистого сердца, это точно не про меня. Я не люблю оставаться внакладе. Поэтому я от тебя тоже кое-чего хочу. Это ведь будет честно? Следовательно, теперь твоя очередь говорить…