— О чем? — Она подняла на него глаза.

— О том, которого ты едва не уморила. — Сомов скривился, с трудом удерживаясь от хохота. — Он как, не подавал больше признаков жизни?

Ульяна почувствовала, как краска заливает все лицо, она специально уронила ручку, чтобы нагнуться за ней и тем самым скрыть свою реакцию. Наклоняться было тяжело, потому что в животе образовался ком, который дрожал и дергался.

— Да конечно, нет. — Она выпрямилась и закинула хвост, перетянутый резинкой, на спину.

— Вообще-то парень неплохой, — не унимался Сомов. — Тебе не показалось?

Она фыркнула.

— Таких наглых — поискать. Явиться в дом среди ночи… Схватить чужое ружье…

— Ты после этого стала наконец запирать дом, когда уходишь?

— Некоторое время запирала, а потом… Ведь он же снова не приедет? — Неожиданно для себя Ульяна услышала в собственном голосе легкое сожаление. И чтобы сгладить его, она добавила громко и четко: — Надеюсь, я преподала ему хороший урок.

— Да уж точно. Едва откачали.

— От выстрела из газового пистолета еще никто не умер.

— У тебя хватило ума стрелять не в него, а в стену.

— Да, хватило. А зачем он приперся? Зачем он взял мое ружье, когда я сказала, что не покажу ему?

— Но ты пойми и его. Он приехал за тридевять земель, специально…

— Это его проблемы. Мое ружье — что хочу, то с ним и делаю.

— Это коне-ечно. Ты у нас вот такая. Суровая.

— Послушайте, Николай Степанович…

— Ах, ты уже перешла на имя и отчество, значит, злая, как рысь. Все, я умолкаю. Мое дело — сторона. Ладно, конец байкам. За работу. — Он встал, давая понять, что он в своем кабинете, а она посетитель и разговор окончен.

Ульяна тоже встала. Сегодня она была в легких серых брюках и бледно-розовой блузке. Сандалии из коричневых кожаных полосок делали ее похожей на девушку, собравшуюся прогуляться по набережной какого-нибудь европейского курорта.

— Тебя комары не жрут? — Он окинул ее лукавым взглядом.

— Даже они не смеют, — фыркнула она и вышла. Тот дикий ночной случай не давал ей покоя долго. Как он посмел?..

Как она рискнула?..

Вопросы выскакивали из головы, словно шелуха от семечек.

Но самое последнее слово осталось за ним, и это больше всего злило Ульяну.

Они простились перед поездом — а как она могла не проводить его, после того выстрела? Выстрел в человека, даже из газового пистолета, — это серьезно. Попробуй докажи, что она не превысила меру собственной обороны. Если бы он захотел затеять свару, то неприятностей оказалось бы несравнимо больше, чем с ее кредитом. А тогда еще и с кредитом ничего не было решено.

Прощаясь, Купцов сказал ей:

— Итак, наша дуэль началась? — Его лицо было бледным, хотя разговор происходил поздним вечером следующего дня.

Она пожала плечами и ответила:

— Как вам угодно.

— Мне угодно продолжить дуэль. — Он многозначительно улыбнулся и запрыгнул на ступеньку вагона подошедшего поезда.

Но прошло почти два месяца, а никаких вестей от него нет. Разве это дуэль?

Не было дня, чтобы Ульяна не вспомнила о Купцове. Входя вечером в темную комнату, она ожидала чего угодно — она не удивилась бы, увидев его снова. Она быстро зажигала свет и оглядывалась. Дика спала теперь у нее на кабаньем коврике подле кровати. А ночами Ульяна вспоминала его лицо, устремленное на нее через стол у Сомовых, его длинные пальцы, которыми он держал пирожок с малиной и кусочек медового пирога. Вспоминала голос, которым он произносил каламбур Ульяна-улей.

Сколько ему лет? Сорок? Меньше? Больше? Кто он такой?

Ничего не узнала. Нет, не узнала. Но почувствовала. Почувствовала что-то, чего никогда прежде не чувствовала.

Он мог бы стать ее партнером. Он сильный… Партнером в чем?

Она ворочалась в постели, то вытягивая ноги, то сворачиваясь клубочком и сильно сжимая бедра, так сильно, что от этого возникла какая-то сладкая тяжесть между ними. Волнующая, ужасающая… постыдная? Но почему? Это ее чувства, а себя стыдиться нельзя, она это уже поняла к тридцати годам. Просто надо расшифровывать свои желания, а не загонять внутрь. Она должна себе признаться, что она хочет… такого, как он, мужчину.

Когда Сомов рассказывал о сыне, собравшемся жениться, внутри у нее все кричало: «Я тоже, тоже хочу, чтобы со мной рядом был мой человек. Он есть, но он не знает, что мой!»

Неправда, одернула она себя. Он тоже знает, он чувствует. Но что-то еще должно произойти, чтобы они оказались рядом… Потому что у людей не принято подойти и сказать: «Ты мой, я тебя забираю».

Она подтянула колени к самому подбородку. А когда она стреляла в него, она знала, что это он, а не кто-то? — спрашивала она себя, как на исповеди. И боялась отвечать. Она никогда не была ни у кого на исповеди. А вот ее мать была. Причем не раз с тех пор, как познакомилась со своим другом. Она говорила, что после исповеди человеку становится легче.

— Но почему? Отчего легче? Потому что ты навешиваешь свои проблемы на кого-то? — пожимала плечами Ульяна, слушая мать.

— Нет, потому что ты формулируешь для себя то, что еще недавно не было так четко сформулировано. Оно сидело в тебе и мучило именно потому, что ты не знала, что тебя мучит. Чтобы разрешить какую-то проблему, сначала ее надо понять.

Она права, ее мать.

Ульяна вспомнила, что когда ушел отец, мать очень спокойно отнеслась к этому. Потом, спустя годы, Ульяна спросила ее — неужели она не любила его?

— Любила, — сказала мать. — Потому и не держала. Я с самого начала знала, что этот человек не будет со мной всегда. Он подвижный как ртуть. А я — нет. Мне кажется, я родилась такой сразу, как сейчас.

— Так почему ты вышла за него замуж?

— Потому что я думала любовь — это страсть. Страсть угасала, и вместе с ней ушло чувство привязанности. Мы слишком разные люди. Мне нужны тишина и уединение, а ему шум, звон, выстрелы, движение. Я не осуждаю его, он так устроен. Сначала я пыталась соответствовать, но чем больше я читала книг и узнавала о человеческих характерах, тем яснее понимала — я не стану такой, как он, у нас разный замес. Он не станет мной, как бы ни старался. Поэтому я не стала ломать себя, а, напротив, поняв себя, занялась собой, той, какая я есть. Знаешь, какая драма самая тягостная? Личная драма. Разлад человека с самим собой. Он приводит к неврозам. Себя нужно собирать, а не раздирать на части. Видишь, работа над собой дала плоды, совершенно неожиданные. У меня есть теперь мой человек, мой по-настоящему.

— Ты любишь Георгия?

— Очень.

— Вы поженитесь?

— Не сейчас. Его сан не позволяет. А расстаться с саном сейчас для него было бы трагедией. У него достаточно высокий сан. И лишиться его сейчас — это душевный раскол.