«Мой Бог, мой Бог, – причитает он, – чем же я так провинился, что вынужден смотреть на все это!»

Соперничество между высшими сановниками и высокопоставленными лицами Третьего рейха не утихало и в эти последние недели марта. Геббельс подверг резким нападкам Геринга. Фон Овен пишет:

«Впрочем, министру удалось добиться известного частичного успеха в отношении Геринга и его люфтваффе, когда его докладная записка о сокращении штатов люфтваффе дошла не только до фюрера, но и от него попала к Герингу.

В рамках ведения тотальной войны указом фюрера ему [Геббельсу] было поручено привести личный состав люфтваффе в соответствие с задачами, требующими скорейшего решения. Немедленно проведенные подсчеты показали, что люфтваффе располагает излишком в почти миллион боеспособных солдат, которые практически с давних пор праздно шатаются и бездельничают на аэродромах, авиационных базах и в казармах.

Этот факт просто чудовищен.

«Это же почти сто дивизий, – говорит министр, – которые Геринг просто вывел из игры. Если бы мы могли распоряжаться ими, хотя бы после Сталинграда, русские и сегодня оставались бы за Волгой, а не стояли бы перед Берлином. Ах, нельзя себе даже и представить, сколько мы всего профукали. Сто дивизий! Часто нам не хватало одного-единственного батальона. Каких-то три дивизии могли бы предотвратить катастрофу на плацдарме под Баранувом (Сандомирский плацдарм. – Ред.). С двадцатью [дополнительными] дивизиями Шёрнер и сегодня смог бы отогнать ивана за Вислу. Сто дивизий, своевременно брошенные в бой, принесли бы нам победу! Лучше помолчим! Лучше совсем не думать об этом!»

Министр обеими руками зажимает уши, словно хочет заставить замолчать голоса, которые день и ночь кричат ему одно и то же.

«И этого человека, – продолжает он после нескольких мгновений мрачных раздумий, – не ставят к стенке, не гонят взашей, он продолжает занимать высокое положение!»

По мнению Геббельса, освобождение Гудериана от должности можно объяснить не разногласиями с Гитлером по военным вопросам. Геббельс видит в Гудериане, которого он часто встречал вместе с имперским министром иностранных дел Риббентропом, самовольного поборника политического примирения с западными державами. Геббельс:

«За спиной фюрера он вступал в контакты с различными людьми. А именно как раз с Риббентропом и Герингом. Нет ничего удивительного, что это закончилось тем, что фюрер узнал об этом и вышвырнул его вон. Если уж генералы начинают заниматься политикой!

Лично я не сомневаюсь в порядочности Гудериана. Однако в чем я глубоко сомневаюсь, так это в его проницательности и политической ловкости. Как мог он выбрать себе в качестве партнеров именно этих двух нулей. Какой результат дают политические шаги Риббентропа, мы вынуждены были, к сожалению, наблюдать в Стокгольме».

Преемником Гудериана стал генерал артиллерии Кребс. И хотя положение на фронте оставалось прежним, с его назначением связывались определенные надежды.

«Преемником Гудериана на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск, то есть фактически Восточного фронта, стал генерал Кребс. Во время переговоров, предшествовавших подписанию германо-советского пакта о ненападении, Кребс был военным атташе в Москве. Он известен как человек, которого при проводах немецкой делегации на московском вокзале Сталин с демонстративной сердечностью обнимал и целовал. Он считался русофилом. Его назначение, которое, между прочим, прошло тайком, без оповещения об этом германской общественности, давало повод всевозможным слухам и предположениям. Если теперь на Восточном фронте руководит генерал, которого целовал сам Сталин, то соглашение с русскими не за горами. Это предположение, как и многие другие, серьезно обсуждалось серьезными людьми только потому, что оно давало хоть крохотную капельку надежды».

И Гитлер, который знал о стокгольмских контактах Риббентропа, но считал их бесперспективными, втайне надеялся на разрыв англо-американо-русского союза, прежде всего из-за берлинского вопроса. В эти апрельские дни Гитлера охватывали противоречивые чувства: робкая надежда сменялась глубоким пессимизмом. В разговоре с Мартином Борманом, состоявшемся 2 апреля, Гитлер высказывался в таком духе:

«Если судьбой предназначено, что мы будем побеждены в этой войне, то тогда наше поражение будет абсолютным и окончательным. Наши враги заявили о своих целях таким образом, что у нас не остается больше иллюзий относительно их намерений. <…>

Это ужасная мысль! Мне страшно подумать, что наш германский рейх будет разгромлен, что наши соотечественники будут отданы на произвол жестоким большевикам и американским гангстерам. Однако и такая перспектива не в состоянии поколебать мою нерушимую веру в будущее германского народа. Чем больше мы страдаем, тем более славным будет новое возвышение вечной Германии. Характерная черта германского духа впадать в летаргию, когда существование самой нации явно поставлено на карту, снова поможет нам. Правда, что касается меня, то мне было бы невыносимо жить в Германии во время переходного периода, который последует за поражением Третьего рейха. Подлость и предательство, которые мы пережили после 1918 года, покажутся мелочью по сравнению с тем, что нас ожидает теперь!»

3 апреля Гитлер принял генерального инспектора восстановления Мюнхена, гауляйтера Мюнхена и Верхней Баварии Пауля Гислера, чтобы обсудить с ним планы строительства в столице Баварии. Командир правительственной эскадрильи и личный пилот Гитлера Ганс Баур вспоминает:

«При его [Гислера] появлении мы все были крайне удивлены и задавались вопросом, о каком еще восстановлении Мюнхена можно было говорить в такой ситуации. Но Гислер, который принес с собой целую кучу планов, сказал: «У меня с собой общий план послевоенного восстановления Мюнхена. Мы хотим заново восстановить и собор Фрауэнкирхе, старинный символ города, чтобы таким образом сохранить его для будущих поколений. Тем самым мы сделаем большое одолжение кардиналу Фаульхаберу».

Когда Гитлер увидел Гислера и узнал о причине его прихода, его лицо озарилось улыбкой. Мы давно не видели его таким оживленным. Оба тут же уединились и в течение нескольких часов занимались лишь своими планами. Гитлер наносил на ватман величественные лестницы и фасады дворцов, делал наброски тех или иных строений. Для всех нас, понимавших, что крах и полное уничтожение неизбежны, все это казалось очень странным».

В эти апрельские дни всю свою энергию Гитлер направил на решение проблем, возникавших на германском Восточном фронте. Одно совещание, на котором обсуждается сложившееся положение, сменялось другим. Очень часто на этих совещаниях перед Гитлером выступал с докладами генерал Хейнрици, на которого была возложена ответственность за фронт на Одере. Он вспоминает о своем визите в рейхсканцелярию 6 апреля 1945 года:

«Пройдя через первый этаж рейхсканцелярии, я попал в сад, и у меня было несколько минут, чтобы там осмотреться. От его прежней ухоженности не осталось и следа. Нигде не было видно ни клочка газона, все было завалено упавшими деревьями. Землю покрывал толстый слой строительного мусора и щебня. Кое-где еще стояла строительная техника, которая использовалась при сооружении бункера. При входе в бункер на посту стоял офицер СС, который встречал участников совещания. Значит, вот здесь, под землей, жил теперь тот человек, который еще совсем недавно правил большей частью Европы. И его бомбы загнали под землю. Каждую ночь он теперь спал здесь внизу, в своей персональной могиле. Я немного подождал перед входом в бункер и понаблюдал за тем, как входили участники совещания. Это были в основном те же самые лица, которые каждый день собирались на дневное обсуждение положения на фронте. Не было только Геринга, который постоянно опаздывал. Незадолго до начала доклада я тоже спустился в бункер по крутой лестнице, которая вела под землю на глубину около восьми метров. Я оказался в вестибюле, в котором на обычную церемонию личного досмотра собрались участники совещания. Здесь царила такая толчея, что лишь с большим трудом можно было пробраться сквозь толпу. Точно в назначенное время из двери на противоположной стороне коридора появился Гитлер. Не без труда удалось образовать для него проход к помещению, где проходило совещание. Это помещение примыкало к коридору и состояло из одной сравнительно небольшой почти квадратной комнаты; по моей оценке, не намного больше, чем три метра на три. Слева стоял большой стол для карт, за которым уже сидели оба стенографиста. Напротив этого стола на скамье у стены заняли место гроссадмирал Дёниц и Гиммлер. Из-за тесноты прочие участники совещания вынуждены были сначала ждать в коридоре. Однако многие из них старались протиснуться вперед. Вскоре в комнате для совещаний создалась вызывающая опасения толчея. Гитлер занял место за письменным столом и надел свои зеленые очки. Кейтель стоял справа от него и несколько сзади. Я встал слева от Гитлера и начал свой доклад.