Эрик прав. Мы действительно должны детям – должны жить долго. Это большой им подарок. По большому счету что нам, взрослым, надо от наших родителей, кроме того, чтоб они жили и были здоровы?

Еще важно, что и для детей, и для взрослых страх смерти близких – это во многом страх жизни без них. Для маленького ребенка это особенно тревожно, потому что он очень зависим от своих взрослых, он вообще не может даже представить жизни без них. Задавая вопрос «а ты умрешь?», он волнуется о том, что будет с ним и с его важными отношениями. Поэтому важно заверение: «я всегда останусь твоей мамой». И разговор о том, что у него всегда будут близкие люди рядом, с которыми он сможет разделить свои переживания.

Я уверена, что, как и в любой теме, когда мы говорим правду, мы даем детям ощущение, что с вопросами и переживаниями про это к нам можно обращаться. Мы выдержим, а значит, сможем быть опорой для ребенка.

Хочу признаться, что я не говорю детям про смерти вокруг нас: про террористические атаки, про сбитые и взорванные самолеты, про маньяков. Я не рассказываю детям про эту сторону нашей жизни. Про страшные болезни, которые уносят и детей и взрослых во всех странах, не рассказываю.

Вопросы о событиях «в мире» все-таки чаще у ребенка появляются в школьном возрасте, даже не с самого начала. Маленьких детей больше интересуют вопросы смерти «вообще» и судьбы близких.

У меня нет какого-то однозначного ответа тебе, где проходит грань между тем, что надо рассказывать и не надо. Не надо вываливать в режиме новостей все происходящие в мире трагедии. Но рано или поздно, важно говорить с детьми и о войнах, и о терактах, и о других трагедиях.

Обо всем с детьми можно говорить, но важно при этом какую-то устойчивость свою показывать. Если от темы уносит в огромную тревогу и ужас – лучше о себе сначала позаботиться. Важное послание ребенку, которое мы, взрослые, даем, рассказывая: да, это все есть в мире, но есть и другое. Есть страшное, но мы способны от этого не разрушиться, мы можем пережить все тяжелые чувства ужаса, тревоги, бессилия, отчаяния, грусти и обрести потом опять устойчивость и продолжать жить.

Я как раз не обретаю потом опять эту устойчивость, как ты говоришь. Наоборот, я чувствую себя еще более уязвимой. С другой стороны, все эти ужасные события заставляют меня в целом думать о моем положении в мире и моей ценности.

Когда я только начала проходить свою личную психотерапию, на один из первых сеансов я пришла под сильным впечатлением от книги Дины Рубиной (уже даже не помню какой). Там было такое бытовое описание войны и смерти, через личное восприятие потерь. И я пришла вся в слезах и сказала, что вообще не понимаю, как можно жить, и мне так страшно, и как же растить детей в мире, где все ненадежно, неустойчиво, непредсказуемо, где есть война, преступность, зло.

И терапевт говорила, что знание о том, что смерть есть, – это опора. Я вообще не поняла ее тогда, подумала: «Что за чушь она говорит, как на это можно опираться?» И только спустя несколько лет я поняла, о чем это. И да, сейчас я опираюсь именно на это: смерть есть.

Это очень больно, и грустно об этом думать. Но это очень снижает мою тревожность. И я чувствую себя гораздо спокойнее и уверенней с этой болью и грустью, чем с тревогой, которая вынуждает меня суетиться, думать, куда бежать, на какой конец земли, как всех уберечь и т. д. И еще я очень боюсь за детей, но я устойчива, способна выдержать этот страх, чтобы не препятствовать им взрослеть, уезжать куда-то и что-то еще делать.

То есть столкновение с собственной уязвимостью парадоксально делает меня устойчивее, то есть спокойнее и уверенней, в том числе как маму. И делает то, что есть в жизни, острее и ценнее. Понимаешь, о чем я?

Да, понимаю. Но я хочу про них, про детей, понять. Ведь все эти экзистенциальные вещи нашим малышам не по возрасту. Я не хочу, чтобы они тревожились, чувствовали себя как на пороховой бочке.

Не так давно мой муж ходил вместе с Эриком в «Ашан». Не в криминальном районе на окраине Москвы, а в приличный торговый центр около МГУ. Там у мужа украли рюкзак со всеми деньгами, ключами, паспортами. Прошло несколько месяцев, а сын все еще переживает эту встречу с врагом, бандитом, разбойником – с абсолютным злом, как, мне кажется, он воспринял этот случай. Он искренне радовался, что их с папой не убили.

Ты права в том, что «все эти экзистенциальные вещи малышам не по возрасту». Хочется, чтоб дети росли в прекрасном, безопасном мире. Но дети не такие хрупкие, как нам иногда хочется их видеть, и психика очень мудра, и делает свою работу по защите от невыносимых переживаний. И если ребенку есть с кем поделиться, есть кто-то, кто поддержит его в его страхе, бессилии, радости, что все обошлось, – то ситуация переживется без особых потерь для психического здоровья.

Если ребенку некуда «отнести» то, что его сильно задело, если его переживания блокируются, потому что окружение их не поддерживает, – тогда вся энергии этих переживаний уходит куда-то еще. Например, в телесные болезни. Или в другие эмоции: сильный постоянный страх, например, может трансформироваться в повышенную агрессивность. Или в какие-то поведенческие симптомы. К примеру: начал писаться, стал хуже спать, хуже учиться, вообще изменилось поведение – это все может быть симптомом каких-то задавленных переживаний.

В общем, очень важно, чтобы ребенку было куда пойти со всеми тяготами жизни. Да, могут украсть рюкзак, могут обидеть, ударить, могут изнасиловать – да все, что угодно! Мы не можем оградить детей от этого. Мы можем рассказать им про какие-то правила безопасности, про то, что нельзя идти с незнакомыми людьми, или объяснить, что делать в каких-то ситуациях. Но мы не можем гарантировать, что этого в их жизни не будет. Зато в наших силах помочь ребенку пережить потом произошедшее. Помочь пережить беспомощность, бессилие, страх, злость на несправедливость мира и наконец вернуться к ощущению, что «я справился с этим».

Дети по природе своей тянутся к родителям за опорой. Если родители сами не выбивают ее регулярно из-под ног ребенка своими «воспитательными приемами», если они способны устанавливать границы и брать родительскую власть – дети будут опираться на них. Если родители не будут говорить на чувства ребенка «да что тут переживать» или умирать сами от ужаса и тревоги, сталкиваясь с проблемами ребенка – дети придут поделиться тем, что им важно.

Давай более конкретную ситуацию обсудим – как помочь ребенку пережить смерть близкого человека. У меня очень яркое воспоминание про то, как я переживала смерть моей бабушки. Мы жили в соседних квартирах, Эрик рос на ее глазах, хотя бабушка была уже очень пожилая, Эрик был ее последней радостью.