Голова идёт кругом: я впервые чувствую себя нужным кому-то — пусть это и не совсем стандартная ситуация.

— Варя?

Наверно, она просто притворяется.

Нет, это вряд ли — актриса из неё никакая; она вечно краснеет, когда я стебусь над ней, так что уже выдала бы себя с головой. Хотя в тот раз, когда я послал нахрен здравый смысл и поцеловал её, у неё неплохо получилось меня провести. И теперь не могу быть уверенным, спит она или снова делает вид.

Но конкретно в этот момент, когда я снова наклоняюсь к её губам, это было неважно; даже лучше, если она в сознании — чтобы точно была уверена, что я не играю. На этот раз это не просто едва ощутимое прикосновение, которое она могла бы списать на сон или игру воображения — это настоящий поцелуй, который она точно не забыла бы. Но сомневаться в том, что она спит, не приходится — я не встретил ни сопротивления со стороны Вари, ни ответа, а что-то из этого точно должно было быть, если бы она проснулась. Я не чувствую ни стыда, ни вины за то, что целую её, когда она в таком состоянии, потому что в сознании она вряд ли дала бы мне это сделать.

Разве можно ненавидеть её и при этом хотеть? Вряд ли, но противоречивые эмоции умудрялись уживаться.

Вылетаю из комнаты раньше, чем успеваю о чём-то подумать; спускаюсь в гараж и срываю тент с байка, к которому не притрагивался почти неделю, и выкатываю его во двор. В окне родительской спальни мелькает лицо матери, и я снова чувствую злость, которая разрывает грудную клетку как водород — воздушный шарик. Ночные улицы словно вымерли в это время суток; и пока я пробирался сквозь центр, периметр и окраину в сторону выезда из города — чёрт знает куда, но лишь бы подальше — мне не попалась ни одна живая душа.

Но так лучше.

Даже не слежу за дорогой, выученной наизусть, и на автомате заворачиваю в сторону дамбы, куда сбегал постоянно, если что-то выбивало из колеи. Но Варя не просто выбила — она взорвала почву под ногами, и теперь я каждую секунду проваливался куда-то вниз. Не знаю, что встретит меня на дне, но там явно не будет ничего хорошего — включая «и жили они долго и счастливо».

Почему я должен менять свои привычки ради неё?

Нет, она не заставляла меня меняться, но если бы я решил быть с ней во всех смыслах, это стало бы так же неизбежно, как смена времён года. Я сам сделал себя таким, какой я есть, и меня всё устраивало, а теперь привычная жизнь трещала по швам из-за того, что Варя в бреду назвала моё имя.

Сценарий хуже придумать просто нереально.

Дамба, на которой я часто бываю, предназначена для шоссейной дороги; оставляю байк в самом начале и топаю к середине, чтобы перекинуть ноги на ту сторону и сесть на бортик. Я часто так делал и в детстве, и за это мне прилетало от отца, но он не может следить за мной вечно. Здесь приличная высота — примерно в двадцать этажей — но я давно привык и уже не чувствовал ни страха, ни осторожности. Вот Варя…

Ля, да сколько можно!

Спрыгиваю на асфальт — куда ни повернись, везде она лезет в голову, будто её в реальной жизни мало! Может это просто чисто мужской инстинкт — я не смогу выбросить её из головы, пока не пересплю с ней? Я не слепой — Варя далеко не уродина, так что не удивительно, что я её хочу, но закончится ли моя одержимость ею после всего? А если я наоборот ещё глубже увязну и пополню ряды счастливых молодожёнов?

Да это же страшный сон для таких, как я.

Резко торможу посреди дороги: и с каких это пор меня заботит «после»? Если я сразу предупрежу её, чтобы не ждала любви до гроба, и любой следующий день для «нас» может стать последним, возможно, удастся избежать всех этих сентиментальных соплей? Варя не сможет обвинить меня в том, что я «нарушаю обещания», и не заставит чувствовать себя моральным уродом после расставания.

Ну и менять себя не придётся — раз уж это всё ненадолго.

Фыркаю, потому что «задачка» оказалась не такой уж и сложной, и снова прыгаю на байк; сейчас только половина четвёртого утра, так что я ещё успею вернуться домой до того, как девушка проснётся. Надо было сделать это ещё тогда, когда первый раз поцеловал её — чтобы сегодня всё это не выносило мозг.

В кабинете отца горит свет — снова вернулся поздно — но все остальные по-прежнему спят, и я шагаю прямиком в свою комнату; возле двери торможу, потому что с той стороны доносится чей-то голос.

Ей Богу, если это снова Эвелина, она выйдет из этого дома через окно.

Ни одна из петель не скрипит, когда я толкаю дверь и наблюдаю картину: склонившись к Вариному лицу так близко, что девушка просто вжалась в подушку, натянув одеяло почти до носа и широко распахнув глаза, моя мать… в общем-то, была моей матерью и стопроцентно оправдывала своё амплуа стервы номер два.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что лишние проблемы нам ни к чему? — говорит вроде тихо, но таким тоном, что у Фредди Крюгера наверняка волосы на загривке встали бы дыбом. — Всё, что вчера произошло — просто недоразумение, так что не стоит раздувать из мухи слона, говоря, что кто-то тебя столкнул. Ты просто стояла слишком близко к краю, испугалась, может, неправильно поставила ногу — поэтому и упала.

По лицу Вари вижу, что она почти поверила во весь этот бред; наверняка уже дорисовывает себе тот самый «неверный шаг», а Эвелину представляет героиней, которая не толкнула, а попыталась спасти.

— Не знаю насчёт девчонки, — встреваю в разговор, и мать резко выпрямляется, застигнутая врасплох, — но лично я понимаю вот что: проваливай-ка из моей комнаты к чёртовой бабушке, и чтобы я тебя даже в радиусе двух метров от своей двери не видел, пока Варя здесь — ты поняла меня?

Она в свойственной ей манере брезгливо кривит губы.

— Ты серьёзно пойдёшь против матери из-за нищенки с периметра?

— Я пойду против любой несправедливости, — фыркаю. — А ты как раз возглавляешь этот отдел.

— Твоё счастье, что ты мой сын!

Наверно, это должно было прозвучать как угроза, вот только…

— Насчёт счастья не согласен.

Мать задирает голову настолько, что ещё чуть-чуть — и Луна наждачной бумагой пройдётся по её роже.

— Как тебе не стыдно?! — Она серьёзно? С чего это я вообще должен испытывать стыд — в тех генах, что она передала мне, не было такой хромосомы. — Я тебя растила, кормила…

— Скажи ещё, что ночей не досыпала, — закатываю глаза. — Знаешь, чьё лицо я видел в детстве каждую ночь, когда просыпался в слезах от очередного кошмара? Нашей кухарки — в то время как ты заливала своё горе цистернами вина. Так что хватит уже прикидываться хорошей и претендовать на звание матери года — оно тебе всё равно не светит. И проваливай уже нахрен, я устал от твоей двуличной физиономии.

Мать поджимает губы, но сваливает, и я захлопываю за ней дверь так, что где-то за деревянными панелями на стенах кусками скатывается штукатурка. Мне нужно пару минут, чтобы перестать захлёбываться злостью и не вылить всё это дерьмо на Варю, которой и так досталось.