Когда он наклонил голову, целуя шею, по спине ее прокатилась сладостная дрожь. Осмелев, он накрыл ладонью ее грудь, ощущая острую потребность осязать ее, проникнуться ее теплом, но вместо упругой плоти пальцы стиснули ватный валик.

– Проклятый корсет!

– Я думала, вам нравится.

– Мне нравитесь вы, – пробормотал Гриффин, целуя ее шею.

Ответом ему был сладостный вздох, позволивший продолжить путешествие. Опустив руку в вырез декольте, Гриффин нащупал тугой сосок и принялся теребить его пальцами, а когда вновь овладел ртом, она откликнулась, и это робкое ответное движение ее языка вызвало в нем новый бурный всплеск желания.

Чувственный голод овладел им настолько, что он едва сдерживал желание сорвать с нее одежду, прижаться к ней – кожа к коже, – сорвать с губ неистовый стон наслаждения.

Он хотел большего: многих часов, дней, проведенных в объятиях с ней, – чтобы никогда больше не расставаться, ни на миг. Чтобы навек забыть, что такое одиночество.

Но Гриффин слишком хорошо понимал, что это лишь мечты. Женские объятия далеко не всегда избавляют от одиночества, и он знал об этом по собственному опыту. Пусть она и не была невинной девушкой, но это не давало ему права тянуть за собой в бездну ее душу, такую добрую и такую храбрую.

Гриффин оторвался от ее губ и, целомудренно поцеловав в лоб, опустил руки.

– Мне не следовало… Это не должно повториться, потому что… неправильно.

Он в последний раз крепко чмокнул ее в губы.

Не открывая глаз – длинные ресницы отбрасывали тень на высокие скулы, – Полина прошептала:

– Что там неправильно? Покажите-ка еще раз.

Беда в том, что он готов был продолжать демонстрацию часами, уже по всему телу, но ограничился лишь легким касанием губами кончика ее носа.

Недовольно надув губки, Полина открыла глаза, и его затянуло в ярко-зеленый омут.

– Вы безжалостно меня дразните.

– А вы беззастенчиво со мной кокетничаете.

– Допустим. – Она с улыбкой пожала плечами. – Но вы сами напрашиваетесь.

Да, черт возьми! Очевидно, столько лет соблазняя самых искушенных красавиц света, он наконец понял, чего хочет на самом деле: чтобы его соблазняла деревенская кокетка.

Но ведь он сам себе поклялся, что никогда именно с этой женщиной у него ничего не будет.

– Прошлый вечер прошел идеально.

Герцогиня ловким движением намазала мед на хрустящий, сдобренный сливочным маслом тост. Взгляд Полины упал на подвеску из золотистого топаза у нее на шее, и сам собой возник вопрос, не подбирала ли ее наставница в тон своему завтраку.

Впрочем, не это сейчас должно ее заботить.

– Идеально? – переспросила Полина. – Это вы про вчерашний бал? Он прошел ужасно. Я была ужасной.

– Девочка моя, с результатами не поспоришь. – Она помахала стопкой конвертов с золотым тиснением. – Еще только утро, а уже столько приглашений.

– Это какая-то бессмыслица.

– Никакая это не бессмыслица. Все абсолютно логично. Возьмем для примера драгоценные камни. Одни ценятся за безупречную чистоту, в то время как другие коллекционеры обожают камни именно за несовершенства, хотя бы потому, что это делает их особенными.

– Но я никакая не особенная, – возразила Полина. – Совсем наоборот, самая обычная, простолюдинка.

Герцогиня неопределенно хмыкнула, смакуя тост.

– Он танцевал с вами.

– Всего секунд десять, от силы пятнадцать.

– Этого более чем достаточно. Вы не понимаете. Мой сын никогда не танцует. За последние несколько лет он ни разу не танцевал с незамужней леди, дабы не дать повода для определенного рода предположений. Каких именно – вы, надеюсь, догадываетесь.

Полина вздохнула.

– Но… он был вынужден танцевать со мной – иначе было никак не избавиться от того назойливого джентльмена.

– Вы уединились в саду, а когда вы вернулись, его шейный платок был измят.

– Нам пришлось вытащить булавку, которой платок был скреплен. Дело в том, что пуговица его рубашки застряла в шве моего платья, и он не мог от меня отцепиться.

– О, это уже знаю не только я, но и весь Лондон! – Герцогиня вытащила газету из-под груды конвертов. – Буквально то же самое напечатано в колонке светских сплетен: «Герцог Халфорд наконец угодил в капкан».

Только не это!

Полина с досадой пробежала глазами бульварную газетенку. Как и сказала герцогиня, статья пестрела предположениями, какие именно отношения связывают герцога и «загадочную мисс Симмз».

Вместо головокружительного восторга Полина почувствовала страх, причина которого была бы понятна любой девушке ее сословия: она может потерять работу! Если герцогиня казалась более чем довольной результатами ее вчерашнего выхода в свет, то герцог – в этом Полина была совершенно уверена – доволен не будет.

Но разве можно возлагать вину за то, что напечатали в этой дурацкой газете, на нее одну? В провале ее миссии в равной степени виноват и он. Разве не он поймал ее, когда она чуть было не растянулась на полу? И идея насчет танца тоже была его.

И поцеловал ее он тоже первый… Это он прикасался к ней так нежно, так сладостно.

Герцогиня небрежно отбросила газету в сторону.

– Мы делаем успехи, но успокаиваться рано – большую часть пути еще предстоит осилить. И уберите локти со стола.

Полина неохотно подчинилась.

– Тема сегодняшнего утра – достижения.

– Достижения?

– В следующий раз, когда вам доведется выйти в свет, одним часом дело не обойдется. И, так уж повелось, вас, как и любую другую дебютантку, могут попросить продемонстрировать свои достижения.

– Продемонстрировать мои достижения? – со смехом переспросила Полина.

Шутка, что надо. Все ее переживания относительно успеха безнадежного предприятия герцогини вмиг растаяли, как масло на ее поджаренном до светло-золотистой корочки тосте. В этом доме пережаренные тосты к столу не подавались.

– Вы надеетесь за одно утро сделать из меня леди, способную похвастать своими достижениями? Но это невозможно.

– Я рассчитываю обнаружить в вас природные таланты… ну, или хотя бы один, которым вы уже обладаете.

Рука Полины с тостом замерла на полпути.

– Ваша светлость…

Девушка опустила тост на тарелку, внезапно ощутив новый приступ тревоги. Герцогиня полагает, что у нее есть скрытые таланты? У нее, Полины Симмз?! Полина испытывала смешанные чувства. Неловкость – да, но ей, признаться, было необыкновенно приятно, что кто-то в нее верит, пусть даже совсем чуть-чуть.