– Да я пройду, я ж знаю куда… – Леону было неудобно тревожить старушку. Но та была непреклонна:

– Нет уж, не положено, чтобы молодые отроки по монастырю ходили без сопровождения. А ну, как случится чего? Кто тогда отвечать будет? А?

И она добродушно погрозила ему пальцем.

– Так я ж к сестре.

– Ну, у нас не только сестра твоя. Девиц полно!

Она тихо засмеялась, с хитрым прищуром глядя на Леона. Тот почему-то смутился.

– Хорошо, кадет…

Старушка поднялась на удивление легко. Потуже завернулась в платок и потянула на себя створку двери. Петли коротко скрипнули и подались.

– Пойдем, пойдем. – Она поманила его рукой. – Не холодно в такой легкой одежде?

– Не знаю. – Леон пожал плечами. – Лето же.

Они шли по большому саду. Высокие деревья, цветы, лекарственные травы и усыпанные песком дорожки. За монастырскими стенами было как-то по-особому тихо. Будто и время остановилось тут.

– Хорошо вам, молодым. А мне что лето, что зима. Холодно. Кровь и не греет вовсе. Да. Ну а вот что там слышно в мире?

– Ничего не слышно, – пожал плечами Леон. – У нас только науки да бои…

Старушка вздохнула.

– Это верно. Мужчины. Вам сражения, а нам потом…

Она не договорила, свернула куда-то в лабиринте дорожек. Впереди показалась небольшая поляна, где играли дети.

– Мать Люциния! – Старушка засеменила быстрее. – К нашей Злате брат пожаловал…

Женщина, которая присматривала за детьми, обернулась. Улыбнулась Леону.

– Позову. Позову. А вы присаживайтесь, матушка…

И она пододвинула старушке плетеное кресло. Старушка не заставила себя упрашивать. Уселась, неведомо откуда раскатала клубочек шерсти. Зашелестели спицы.

Наставница помахала рукой.

– Зла-ата!

От группы детей отделилась маленькая фигурка в серой длинной рубашке с голубым передничком. Подбежала. Увидела Леона, взвизгнула от радости и кинулась к нему.

Леон присел, расставил руки. Злата влетела в его объятия. Повисла на шее и усыпала его щеки неумелыми детскими поцелуями!

– Леон, Леон, Леон! – Она радостно замолотила ножками. – Я так по тебе соскучилась!

Две монахини умильно улыбались.

Леон ждал, пока пройдет первый взрыв чувств и девочка успокоится.

С того страшного года прошло более пяти лет. Все переменилось.

Его нашел малый паладинский разъезд. Два паладина и усиление из стрелков, воинов и нескольких охотников на ведьм. Значительная сила.

Ни одного из эльфов взять живьем не удалось. Они дрались молча, яростно бросались на клинки и полегли все как один.

А паладин никак не мог взять в толк, чего это парнишка, спасенный ими, кидается на его доспехи с кулаками. И плачет, и плачет.

Когда Леон успокоился, отдал медальон и уродливую статуэтку, их тут же сунули в крытую кибитку, накормили, нашли ему новую одежду, но обратно домой, в разоренную деревню, не пустили. Там разъезд побывал без него. Паладины вернулись хмурые, молчаливые. И их главный почему-то долго смотрел на Леона, сидя у костра. На его лице играли отблески огня. Этот человек, видимо, провел много времени на границе и уже начисто утратил столичную привычку выкать.

– Ты теперь бездомный, крестьянин, – глухо сказал паладин.

И Леон ему поверил.

Он по-прежнему не отпускал от себя Злату. Держал ее на руках, баюкал. Накормленная девочка спала.

– А бездомных в Империи не бывает.

– И что же мне делать теперь? – зло спросил Леон.

Паладин хмыкнул и непонятно сказал:

– Вопрос стоит иначе, крестьянин. Что мне теперь делать? – Он сделал ударение на слове «мне». – Ты грамотный, крестьянин?

– Да.

– Это хорошо. А лет тебе сколько?

– Тринадцать зим, – слегка нахально, акцентировав именно последнее слово, ответил Леон.

Паладин промолчал и больше ни о чем не спрашивал.

А на следующий день, оставив в деревне Выселки похоронную команду, разъезд двинулся дальше. Вдоль границы.

Леон же с гонцом и стражей из двух воинов с алебардами был отправлен в столицу.

По прибытии его допрашивали несколько раз в день. Вызнавали все подробности, все особенности, все нюансы. Просили, чтобы он вспоминал и вспоминал. Описывал все в точности. Было запротоколировано каждое его действие, каждая мысль. Все, что он видел, слышал. Даже запах. С ним беседовали монахи, инквизиторы, маги и какие-то еще люди, которых он не знал и о существовании которых даже не догадывался.

Леон рассказывал им все. Ничего не скрывая. И про Лес. И про свою деревню. Про все, что помнил и знал. Мальчишка жил в небольшой келии, где были только койка да стол, его кормили не от пуза, но голода Леон не чувствовал, Злату почти сразу же определили в монастырь, под присмотр монахинь.

А потом к нему рано утром пришел человек. Высокий, широкоплечий. В черно-красном камзоле с золотой оторочкой.

– Вы мальчик по имени Леон?

– Да, господин.

– У Святой инквизиции нет к вам больше вопросов. Ваша деревня признана разоренной. Ее не будут восстанавливать. – Он замолчал, ожидая реакции, но Леон ничего не сказал. – Теперь вы бездомный. А бездомных в Империи не бывает. Так же как не бывает в ней бездельников и бродяг.

И он снова замолчал, будто чего-то ожидая. И Леон снова промолчал.

– Я Тибальт Лакруа. Паладин. Дворянин. И наставник. А вы Леон, сын Олгерда. Я спрошу вас, хотите ли вы стать паладином и воевать за Империю с ее врагами?

– Да… – шепотом ответил Леон.

– Не слышу, – вдруг гаркнул паладин. – Хочешь отомстить за своих родителей, друзей и свою землю?

– Да! – Леон крикнул и вновь, не ведая почему, заплакал. Он ненавидел паладинов. Ненавидел! За гибель деревни, за изуродованную свою жизнь, за папу, за маму, за Герду.

И более всего на свете он хотел быть им. Паладином. Ударным молотом Империи! Страхом врагов императора! Тем воином в блестящих доспехах, за спиной которого всегда идет смерть.

И его определили в школу паладинов. Кадетом.

Старую одежду сожгли. И теперь его, как и других кадетов, обеспечивал всем необходимым сам император. Ну, не лично, конечно.

В школе были собраны самые разные дети. Многие учились в ней с малолетства и умели уже несравнимо больше, нежели другие, те, кто, волею судеб, поступил в школу позже. Но никто не смеялся над Леоном, когда на уроке фехтования мальчишка десяти лет ловко вышиб у него из рук деревянный меч. Нет. Наоборот, его учили. Учили держать меч. Учили думать. Учили тактике, философии, теологии, стратегии, танцу, языкам, фехтованию и прочему бою. Даже музыке.