– Стало быть, вы получили хорошее образование.

Оливия снова улыбнулась, только ее улыбка была очень слабой.

– Само собой, моя нынешняя работа не такая, какой она была прежде.

Марвик обвел ее взглядом – эти слова произвели на него впечатление, потому что это было первое правдивое признание. Он ведь предполагал это, верно? Ее произношение, манера поведения, изысканность – все это было довольно странным для прислуги.

Выходит, его интуиция еще не совсем иссякла.

– И что же случилось? – спросил он. – Как вышло, что вы стали прислуживать?

Оливия пожала плечами.

– Ничего необычного… Я… – Она сделала глубокий вдох. – Я осиротела. Не было денег, еды. И я была вынуждена взяться за работу.

Герцог нахмурился.

– Взяться за работу? Вы хотите сказать, что были вынуждены содержать себя?

Ее улыбка была слабой и невеселой.

– Как видите, – промолвила Оливия.

Герцог видел перед собой девушку чуть старше двадцати лет, и она кратко рассказывала ему, как, выброшенная из буржуазного спокойствия, оказалась в нужде. Потому что, без сомнения, лишь отчаянная нужда может заставить ухоженного, любимого ребенка, которому нанимали учителей и покупали пианино, пойти работать прислугой.

В самом деле, такие истории не всегда заканчиваются тем, что несчастный сирота умудряется взяться хоть за какое-то дело. Единственная нравоучительная история, которая пришла Марвику на ум, была история имевшей жилье девушки, которая повстречала какого-то молодого щеголя, превратившего ее в содержанку. Конечно, времена меняются, но мир по-прежнему предоставляет мало возможностей хорошо воспитанным девушкам, вынужденным работать.

Герцог решил проявить немного скепсиса.

– А что же ваши родные? Они должны были позаботиться о вас!

– У меня была небольшая семья.

– Но кто-то же наверняка был! – Он сам не имел возможности наслаждаться общением с многочисленными родными, но даже у него был брат – Майкл.

Оливия встретилась с герцогом глазами. Наступило долгое молчание.

– Нет, – наконец промолвила она. – Никого у меня не было.

Герцог почувствовал, что ее ответ причинил ему боль. Что за странная реакция? Хотя на мгновение ему действительно показалось, что это он – неоперившийся юнец, а она превосходит его по опыту.

Это огорчило его. Он заговорил резче:

– И сколько же вам было лет, когда вы остались в одиночестве?

– Восемнадцать, ваша светлость, – с готовностью ответила Оливия. – Почти.

Почти?

– Вы хотите сказать, семнадцать?

Похоже, его тон смутил ее. Он демонстрировал ей герцогский гнев. Правда, Марвик и сам не понимал, на что сердится. Но он сердился.

– Да, – медленно произнесла она. – Полагаю, что так оно и было.

Семнадцать!

– И у вас не было никаких – даже семейных – связей, которые помогли бы вам? И как же тогда вы нашли свою первую работу?

– Есть такая вещь, как регистр прислуги, ваша светлость. – В ее голосе послышалась сухая усмешка, обращенная, без сомнения, на него. – Надо внести небольшую плату для того, чтобы узнать, в каких домах требуется прислуга.

– Да, разумеется. – Само собой, он знал о подобных вещах. – Но почему вы решили, что вам следует наняться служанкой?

Оливия пожала плечами.

– Говорят, с ковром может справиться кто угодно.

Она нарочно притворялась бестолковой. Множество молодых леди поискали бы что-то иное, чем мытье полов.

– Но у вас же есть образование, – заметил герцог. – Вы могли бы стать компаньонкой или гувернанткой.

Воодушевление Оливии погасло, оставив на ее лице лишь циничное выражение.

– В восемнадцать лет, ваша светлость? Те, кто ищет компаньонок, сочли бы, что это мне нужно чье-то сопровождение. Что касается того, чтобы стать гувернанткой… Сомневаюсь, что многим женам пришлась бы по душе такая гувернантка, как я.

Да, пожалуй, она права. Меньше всего домохозяйки хотели бы видеть в гувернантке своих детей невинную молодую леди. Но герцог был удивлен ее честностью, и она это заметила.

– Простите меня, – проговорила Оливия, а потом нахмурилась, глядя на собственные руки. Вид у нее был смущенный. – Я вас удивила.

Герцог хотел было пренебрежительно фыркнуть, но вместо этого откашлялся.

– Это слишком сильное слово, – заметил он. И тихонько вздохнул. Похоже, ее словесные увертки заразны. – Тем не менее я удивлен… да. Не каждому доводится найти служанку с вашим прошлым. Итальянский, пианино и столько еще всего!

Ее мимолетная и приятная улыбка была, как ни крути, очаровательной. А потом – совершенно неожиданно – она вдруг… потеряла свое очарование. И хотя она ничуть не изменилась, Марвик больше не мог смотреть на нее.

Герцог устремил взгляд поверх ее плеча. Он успел забыть, что в мире существуют всевозможные трагедии. Ее трагедия не самая страшная – впрочем, как и его собственная. Существует ли более избитое слово, чем «рогоносец»?

При мысли об этом герцог ощутил горько-сладкое чувство облегчения, потому что обычная трагедия – это такая трагедия, которая может пройти, закончиться. Но все же он почувствовал себя уязвленным, потому что внезапно ощутил разницу между собой и этой леди: оказавшись лицом к лицу с тяжелой потерей, она взяла себя в руки с помощью активности, трудолюбия. А джентльмен на десять лет старше нее… как справился он? Бежал с поля боя!

И ведь она рассказала все куда мягче, чем он заслуживает. Боже, что только она думает о нем?

Аластер почувствовал, что краснеет. Странное ощущение. Да черт возьми, какая разница, что думает служанка?! Он принялся листать сделанные ею заметки. Глэдстоун написал: ему нужна помощь, чтобы прогнать Солсбери, вновь завладеть парламентом. Святой господь, он писал ему трижды! Человек не должен сдаваться.

Черт возьми, он не сдастся! Аластер выиграл для него двое выборов. Если предположить, что письма Маргарет никогда не станут достоянием общественности, его бы помнили только за это.

Ну и что? Да он не дал бы за свое наследие и выеденного яйца! Конечно, какая-то сохранившаяся частица его «я» не поверила бы в это. Только пользы от этого не было никакой: его старая жизнь мертва. Закончена, черт подери!

Аластер опустил бумаги. Экономка напряженно выпрямилась, ожидая дальнейших расспросов. Но, кажется, он в общих чертах понял, в чем ее тайна. Ее воспитали так, чтобы она всегда готовилась к лучшему. Это многое в ней объясняет.

Герцог заставил себя произнести:

– Это делает вам честь. – Слова жгли ему горло, потому что Марвик знал: сказать того же про себя он не мог. – Вы можете собой гордиться.