Еще в Самарканде я окончил курсы бухгалтеров, созданные для инвалидов войны, и в вильнюсском горисполкоме мне, как бывшему фронтовику, дали направление на работу в местный промкомбинат, где до середины пятидесятых годов я проработал начальником отдела кадров. В 1954 году, когда началась репатриация бывших польских граждан из СССР, я уехал в Польшу, а еще через три года эмигрировал в Израиль.

(интервью Юрия Трифонова)

— Я родился 14 сентября 1926 года в деревне Лисова Буда Жуковского сельсовета Монастырщинского района Смоленской области. Родители мои были крестьянами-бедняками, в семье было девять детей. Отец был участником Русско-японской войны 1904–1905 годов, был там ранен и стал инвалидом. В колхозе он работал плотником, мама была простой колхозницей и воспитывала детей, она и лен полола, и выбирала, и жала, раньше все это делали серпами. В школу я пошел в 1934 году, закончил 7 классов до войны. Когда началась война, чувства были сложные. У нас радио не было, а 22 июня как раз воскресенье, мы были на рыбалке. Наши деревенские ездили в город на базар, приезжают и говорят: «Война!» Плач, шум, крик, начали всех забирать в армию. Двое моих старших братьев сразу попали на фронт. Василий, 1920 года рождения, погиб под Москвой, он еще до войны пошел в армию, должен был осенью демобилизоваться, а тут война началась. Среднего брата Павла, 1923 года рождения, сразу мобилизовали, он был ранен на фронте и после войны вернулся без пальцев.

После начала войны мы в деревне сразу увидели, как немецкие самолеты летали и бомбили Смоленск, причем мотались над городом, как по своей территории. У нас был большой аэродром возле города Починок, фашисты на него сильно налетали, хорошо помню. Помню, как наши с земли самолеты прожекторами искали, потому что немцы ночью налетали. И когда их сбивали, было видно, как немец ночью летит и горит. Мы, мальчишки, с восторгом смотрели за этим. Я очень хотел на фронт, но почти сразу мимо нашей деревни начали отступать советские солдаты, утомленные, подавленные, ведь кому охота отступать? Но что поделать, противник тогда сильно жал, приходилось. Что уж говорить, немец тогда везде господствовал, и листовки они много бросали на русском и белорусском языках, мы же были рядом с Белоруссией. В листовках были даже такие строки: «Девочки и дамочки — не копайте ямочки, а то наши таночки зароют ваши ямочки». Ведь мы, молодежь, копали траншеи, а как же. Мобилизовали нас местные власти, и военные из райвоенкомата заставляли всех жителей копать. Мы вели линии окопов и траншей от райцентра, от Смоленска мы находились в 50 километрах. Но основные бои велись в районе Смоленска, там немцы наступали, но наши немного задержали их.

К нам в деревню немцы особо не пошли, не было необходимости, они на Смоленск наступали. Потом, когда мы уже в тылу находились, они заезжали на мотоциклах, ловили окруженцев, которые оставались у нас, — куда им было деваться, ведь кушать же надо. Во время оккупации мы были в стороне от немецких гарнизонов, у нас в деревне части не стояли, но регулярно немцы заезжали, трепали хозяйство, особенно любили брать яички и курей-гусей. Вообще еду забирали подчистую. Старостой избрали кого-то из колхоза, но в округе всем заправлял староста Александров Афанас из Кулачовки, он сильно с немцами сотрудничал, его за это позже партизаны расстреляли. В полицаи у нас пошел Титов, но он ничего плохого не делал, только хорошее, после освобождения он попал в штрафной батальон, остался живой, его ранили там, в итоге он до Германии дошел. Он в оккупации никому ничего плохого не делал. Также немцы любили нас мобилизовывать на работы — снег расчищать. Они жили в домах, а мы расчищали к домам дорожки. Хочешь не хочешь — с нами не церемонились, в случае чего сразу под задницу коленом или прикладом, и пошел на работу.

Освободили нас в сентябре 1943 года. Сначала была тишина, а потом поблизости резко артиллерийские снаряды стали рваться, но в деревне ни наших, ни немцев не было. Потом появились немцы, они хотели в деревню зайти, но у нас скрывался один беглый военнопленный, он где-то достал автомат и из своего дома немцев в деревню не пустил, открыл огонь. Немцы на краю деревни остановились и внутрь не сунулись. Потом часа через полтора появились наши солдаты. Такая радость была — свои, кровные пришли! Сразу восстановили советские органы власти, колхоз и военкомат заработали. Мы начали пахать на коровах и лопатами копать землю, трудно было, но все равно урожай обеспечивали. В апреле 1944 года меня призвали в армию по повестке, но я и сам очень хотел на фронт. Со мной был товарищ, одногодок Жалин Александр Афанасьевич, однофамилец, но не родственник, его потом тяжело ранило в обе ноги. Нас поначалу чуть не разъединили, меня хотели в один полк отправить, а его в другой, тогда я сказал, что он мне двоюродный брат. Был приказ родственников не разъединять, и так мы с ним и служили вместе до его ранения. Никакой медкомиссии мы не проходили, забрали сразу, и мы пешком направились в Дорогобужский запасной саперный полк в Смоленской области. Там мы пробыли два месяца, нас обучали саперному делу. Форму сразу выдали, мне попалась шинель английская, а вот брюки, гимнастерку, пилотку и ботинки дали наши. Я ботинки не взял, потому что у меня были хорошие, почти новые немецкие сапоги. Дело в том, что немцы привозили в деревню и меняли на продукты свою одежду и обувь. Отец тогда сапоги на яйца выменял, а то мне уже нечего надевать было. Обмундирование немцы тоже привозили, наши люди брали, надо же было надевать что-то. Английская шинель была новенькая, а вот форму мне дали с одного нашего солдата, который на фронт не пошел и стал пополнение обучать, а меня в его ношеное обмундирование одели. Кстати, под конец обучения и шинель мою английскую этому солдату отдали, а мне выдали нашу.

Во время обучения нам давали в первую очередь практику саперного дела, мы изучали тол, какой вес для какого взрыва нужен, учились использовать бикфордов шнур, а также специальный детонирующий шнур для подрыва мостов и других сооружений. На практике показывали, как мины разминировать, особенно немецкие. Изучили винтовку, как разбирать и чистить, а вот автомат нам даже не показывали, мы уже на фронте обучились, как с ним обращаться. По завершении обучения никаких экзаменов не было, сразу сформировали и направили на фронт, я попал в 51-й саперный батальон под командованием майора Орешкина, во взвод старшего лейтенанта Федотова. Батальон был корпусного подчинения, входил в 11-й стрелковый корпус. Встретили нас, сразу разбили по группам, командир представился нам и познакомился с каждым. Дней пять мы формировались, а потом пешком отправились на фронт.

Первый мой бой произошел на реке Западная Двина. Рано утром мы форсировали реку, тогда людей много погибло. Была артподготовка, а потом на плотах и лодках, на любых подручных средствах переправлялись. Быстро прорвали оборону и с боями прошли Литву, часть Польши. Мы, саперы, разминировали минные поля, дороги, мосты, проделывали проходы в заграждениях, обозначали их и охраняли до наступления, сопровождали пехоту через эти проходы. Из-под Шауляя, до которого мы дошли, нас перебросили в Латвию, где была крупная вражеская группировка. Ее хотели разрезать на две части и уничтожить, мы там полтора месяца наступали, но без успехов. Погода была сырая, окоп выроешь на метр, и на полметра в нем стоит вода. Я даже вылезал на бруствер, чтобы убило, потому что невыносимо было в окопе сидеть. Немецкая группировка была сильная, но наши на 200 км прошли вперед, немцы остались глубоко в нашем тылу, так что эту группировку не спешили уничтожать, она осталась блокированная.