«… наш предстоящий брак намного облегчил мою жизнь, дядя все еще беспокоится о моей репутации, но даже он убедился, что мы нашли способ прекратить сплетни или хотя бы ограничить их более безобидной клеветой. Унизительно подчиняться обстоятельствам, но, признаюсь, я перед вами в долгу, mon vieux, и сделаю все, что в моих силах, чтобы ваша жизнь была приятной, насколько это возможно. Конечно, мы найдем кого-нибудь для вашего развлечения. Или в вашем стиле по-прежнему часто менять этих „кого-нибудь“? Если так, то это не будет длиться вечно».

«Неужели это правда, — подумал он, — что мне больше не хочется менять этих „кого-нибудь“?»

«И естественно, я с нетерпением предвкушаю тот момент, когда месье X перестанет быть пресловутым плохим мальчиком и уступит, как обыкновенный смертный, потребности в любви…»

Черт бы побрал Жанну! Жозеф был рад, что все складывается для нее так хорошо, но это не давало ей права подшучивать над ним.

Даже если она делала это по-дружески.

И проявляла такую возмутительную проницательность.

Он оторвался от письма и посмотрел на огонь.

— Надеюсь, ничего не случилось? — Невестка не спускала с него глаз.

Жозеф притворился, что не расслышал. «Пусть поволнуется, — подумал он, — хотя бы еще несколько минут. Пусть побеспокоится, не встретят ли ее замыслы какие-либо препятствия».

— Ну а с письмом, которое я получил, большие неприятности, — подал голос Юбер. — Этот чертов полицейский инспектор приехал из Монпелье и настаивает, чтобы я принял его завтра утром. Вы не поверите, но эти неумелые дурни все еще не нашли убийцу барона Рока! Да к тому же охота на куропаток в самом разгаре, и завтра будет прекрасная погода.

В его голосе зазвучали жалобные нотки.

— Какой толк быть герцогом, — вопросил он, — если я не могу охотиться, когда захочу?

— Я приму инспектора, месье. Можете убить завтра еще несколько этих существ, — повернулась герцогиня к мужу. — Так о вашей невесте, Жозеф, — снова обратилась она к родственнику. — Надеюсь, она здорова. Вам не следует беспокоиться, если она немного нерешительна. Нервы, вы понимаете, даже приступ меланхолии — это вполне нормально для девушки в ее положении.

Смешно представить Жанну с приступом меланхолии.

— Она вполне здорова, мадам, — пробормотал Жозеф. — Она в, прекрасной форме, по крайней мере судя по письму.

— Однако если говорить о ее настоящей телесной форме, — усмехнулся Юбер, — то нам известно, что она не так уж прекрасна.

Обрадованный, что ничто не помешает охоте, герцог попытался блеснуть остроумием:

— Или более чем прекрасна, можно сказать. Она — толстая. — Его глупый смех заполнил паузу, наступившую в разговоре смутившихся собеседников.

— Дайте мне письмо инспектора, — сказала Амели, — чтобы я знала, чего он от нас хочет. Вы говорите, он расследует убийство? Ну, это все-таки может быть развлечением.

«… но я должна идти, дорогой Жозеф. (Это была последняя страница письма маркизы.) Мой сад нуждается в прополке, а сегодня вечером мадам Гельвеции устраивает прием в честь посла Франклина. Очаровательный мужчина, так и хочется назвать его „папа“, как это делают его близкие…»

Жозеф скользнул взглядом по восклицаниям и пожеланиям внизу страницы. И вернулся к ее замечаниям о «потребности месье X в любви».

Он встал и поклонился брату и невестке:

— Тысяча извинений, месье и мадам, но я должен оставить вас в приятном обществе друг друга. Мне надо…

Он не знал, что ему надо. Гулять, поехать верхом или броситься в реку и плавать до тех пор, пока холодная вода не успокоит его кровь. Ибо ему в голову пришла идея, которая могла оказаться или очень удачной или совершенно безумной. Он не мог разобраться, но понимал, что ему это не удастся в обществе двух невыносимо скучных людей.

Словно опьяненный своими мыслями, Жозеф вышел из комнаты. Ему показалось, что пришлось ждать непривычно долго, пока Арсен откроет дверь.

Предстоящее путешествие, до которого оставалось три дня, доставляло слугам много забот. Надо было упаковать множество вещей, не говоря уже о стирке, глаженье и починке. Для гардероба мадам Амели потребовалось семь сундуков. Мелкие вещи, такие как драгоценности, надо было переписать и аккуратно уложить. Ожерелье, обещанное старой герцогиней невесте, все девять дней путешествия в Париж будет находиться в кармане месье Жозефа. В то утро Лизетта, горничная старой герцогини, позвала Луизу и Бертранду взглянуть на него, пока ее хозяйка была занята молитвами, ибо на следующий день она возвращалась в монастырь.

— Какие цвета, какой блеск, — восхищалась потом в буфетной Луиза, — совсем как в соборном окошке, которое я однажды видела в Эксе. Эти голубые камешки прямо как кусочек рая на твоей шее.

Даже Бертранда была поражена:

— Я думаю, если его продать, то можно накормить всю Францию.

— Оно слишком красиво, чтобы его продавать, — мечтательно сказала Луиза. — Такую вещь мужчина дарит той, которую любит.

— А не той старой толстухе, на которой его заставляют жениться! — отрезала Бертранда.

— Ш-ш! — вдруг прошипела Луиза. Сочувственное молчание встретило Мари-Лор, с усталым видом вышедшую из судомойни, чтобы выпить чашку разогретого кофе. Это, несомненно, помогло бы ей продержаться весь трудовой день.

«Бедняжка, — подумала Луиза, — ей лучше бы довериться мне, но она считает меня слишком благочестивой. Она, может быть, и не знает, что на рассвете рыдает во сне».

Мари-Лор переболеет Жозефом, рассуждала Лизетта, и это пойдет ей на пользу. Следующий раз она будет умнее и сумеет получить от месье, кто бы им ни был, побольше, чем лоскутки кружева и бархата.

Пока она была осторожна, думала Бертранда, на мгновение позволив себе вспомнить ребенка, которого когда-то в одно серое утро оставила на пороге сиротского приюта. Но воспоминание вызвало такую боль, что ее можно было вынести не дольше минуты, поэтому она встала и вышла из комнаты, увлекая за собой Луизу, отчитывая ее за плохое состояние ковров в северном крыле замка.

Приближается конец. Может быть, он уже наступил.

Эти горькие мысли сопровождали каждый вдох Мари-Лор и тяжелым камнем ложились на ее сердце. Ей показалось, или последний раз он действительно был рассеянным, как будто ему было тяжело что-то ей сказать?

«Может быть, — думала Мари-Лор, — Жозеф больше не хочет меня видеть. Может быть, мысленно он уже там, в Париже, со своей женой».

Едва ли она могла осуждать его. «Он должен думать о своей невесте, а не обо мне, — говорила она себе. — Даже брак без любви, брак по расчету, заслуживает некоторого уважения».

Нельзя сказать, что Жозеф не был пылким или неутомимым прошлой ночью. Наоборот, он не давал ей и передохнуть. В этом-то и была беда. Мари-Лор не чувствовала в его поведении души, к чему уже привыкла, той нежной внимательности или скрытого лукавства.