чем слов, а у переводчиков обыкновенно бывает больше слов, нежели мыслей. Если вам попадется такой перевод, плюньте на него и не читайте; но коли увидите в конце 47 пунктов, тогда скажите: «Она не колдунья, а между тем, тотчас после войны, которая длилась шесть лет и которую в Париже все считали очень разорительною, прощает около двух миллионов податей, и у нее расплата со всеми полная»…»

В Москве, в селе Коломенском, Екатерина II приняла решение предоставить губернским властям больше полномочий в управлении губернией и в 1775 году написала «Учреждение для управления губерний», документ, который давал широкие полномочия и губернатору, и всем членам губернского управления; губернатору и губернскому управлению теперь подчинялись уездное правление и земские суды. Появились капитаны-исправники, городничие, губернские и уездные казначейства, казенные палаты, губернские и уездные казначейства, Сиротский суд, Приказ общественного призрения, Верхний земский суд, Губернский магистрат, Верхняя земская расправа, палаты Уголовного и Гражданского суда… Таким образом императрица передала часть своих полномочий на места, оставаясь постоянно в центре всех событий решающим звеном любых споров, жалоб и обид. Екатерина II вроде бы все продумала о губернской и судебной реформах, все четко и ясно расставила по местам, предоставила соотечественникам равные права перед законом, но она не забыла свой «Наказ», написанный в 1767 году, когда в Москве собралась комиссия по составлению кодекса вместо Соборного уложения царя Алексея Михайловича 1649 года. Тогда дело кончилось разочарованием в сегодняшних реформах. В то время, в 1767 году, выслушав сведения о 1465 наказах с мест, прения от депутатов о положении крестьян и дворян на местах, Екатерина подвергла серьезной критике положение с крепостным правом в России, осаживала невежественных дворян, которые протестовали против отмены крепостного права, даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и, в сущности, самый гуманный, с негодованием и страстью защищал дело рабства (Сочинения императрицы Екатерины II. СПб., 1901. Т. 12. С. 169). Ее «Наказ», переведенный на немецкий и французский языки, стал широко известен в Европе, Вольтер одобрял его, Дидро жестко критиковал, при этом находя в нем множество заимствований из европейских источников.

Но тогда было другое время, сейчас невозможно говорить об отмене крепостного права – столько сумятицы развелось в придворных кругах и в обществе.

22 июля 1775 года Екатерина II писала барону Гримму: «По случаю празднования мира, архиепископ Московский Платон нас всех заставил плакать. В проповеди он обратился к фельдмаршалу Румянцеву и говорил так хорошо, так красноречиво, так справедливо и так кстати, что сам фельдмаршал заплакал, а с ним вся церковь, которая была битком набита, и я тоже…» Пересказав о наградах фельдмаршала Румянцева, Екатерина II с восторгом описала праздник мира в Москве:

«Вчера праздники снова начались; но что это за праздники! Посылаю вам рисунок, изображающий место, где гулянье. Что за вид!! Сколько народу! Красивы эти холмы, где построены здания! Описать всего нет возможности. Одним словом, никогда еще не было такого пиршества, и ничто не нарушало всеобщего удовольствия. Все говорят, что праздник был прелестный.

Завтра все кончится маскарадом и фейерверком в той же местности; но такого места другого нет! Представьте, тут сто тысяч человек, и ни малейшей толкотни, ни тесноты; всякий находит свой экипаж на месте, без малейшего затруднения, всякий приходит и уходит, как и когда ему угодно; не приходится терпеть ни от жары, ни от холода, и всем предоставлены всевозможные удовольствия. Чтоб понять рисунок, вы должны знать, что Кинбурн – это театр, Керчь и Еникале – большие залы, Азов – столовая, а мачты, фонтаны и народные зрелища находятся там, где ногайские татары расположены станом…» (РА. 1878. Кн. 3. 21–22).

Братья Румянцевы, путешествуя по Европе, из этого письма незамедлительно узнали о праздновании победы над турками, не только о праздновании, но и о наградах отца, фельдмаршала Румянцева, и каждая награда имела свое значение, и сыновья графа Румянцева оценили эти подарки императрицы.

27 августа 1775 года императрица снова пишет Гримму из Царицына, в котором шесть недель жила, сообщает об именинах великой княгини, в честь которой исполняли комическую оперу, рассказывает, как дивились этому пению окрестные мужики.

Через две недели, увидев на столе чернильницу, отличное перо и белую бумагу, Екатерина не может устоять против беса-бумагомарателя и начинает писать барону Гримму, так, ни о чем, от праздности. В Коломенском, Царицыне она ужасно много исписала бумаги, 250 печатных страниц в четверную долю листа, это лучшее, что вышло из-под ее пера. «Наказ» теперь представляется ей не более чем пустой болтовней.

Екатерина II тут же вспомнила слова Дидро об этом «Наказе», а память у нее была превосходная:

«Русская императрица, несомненно, является деспотом. Входит ли в намерение ее сохранение деспотизма и на будущее, для ее наследников, или же она намерена отказаться от него? Если она сохранит деспотизм для себя и для своих наследников, пусть составит свой кодекс так, как ей заблагорассудится, народ явится лишь свидетелем сего. Если же она желает отказаться от деспотизма, пусть отказ этот будет сделан формально, и, если он явится искренним, пусть совместно со своей нацией она изыщет наиболее надежные средства к тому, чтобы воспрепятствовать возрождению деспотизма. Пусть тогда в первой же главе народ прочтет непреклонную гибель тому, кто станет стремиться к деспотизму в будущем. Отказаться властвовать по произволу – вот что должен сделать хороший монарх, предлагая наказ своей нации. Если, читая только что написанные мною строки, она обратится к своей совести, если сердце ее затрепещет от радости, значит, она не пожелает править рабами. Если же она содрогнется, и кровь отхлынет от лица ее, и она побледнеет, признаем же, что она почитает себя лучшей, чем она есть на самом деле… Если предположить, что самые размеры России требуют деспота, то Россия обречена быть управляемой дурно. Если – по особому благоволению природы – в России будут царствовать подряд три хороших деспота, то и это будет для нее великим несчастьем, как, впрочем, и для всякой другой нации, для коей подчинение тирании не является привычным состоянием. Ибо эти три превосходных деспота внушат народу привычку к слепому повиновению; во время их царствования народы забудут свои неотчуждаемые права; они впадут в пагубное состояние апатии и беспечности и не будут испытывать той беспрерывной тревоги, которая является надежным стражем свободы…

Я говорил императрице, что если бы Англия имела последовательно трех таких государей, как Елизавета Английская, то она была бы порабощена навеки… Поэтому во всякой стране верховная власть должна быть ограниченной, и притом ограниченной