– А, вернулся, голубчик мой, а я, пока ты ходил…

– Погоди, баб Ира. Вот тут же… брось сковороду, я ее сам помою… Немедленно читай свои заклинания, эмоции, ну насчет мамы… обратно выколдовывай. Пожалуйста!

Бабка поглядела на него пристально и жестко, жалеючи покачала головой, сняла с веревки сохнущее, уже высохшее полотенце, вытерла руки, промакнула рот…

– Чего это тебе приспичило? Погоди, вспомню первые слова…

«Лихо лыково, скорбь-трава, – драно-кошено, мыко-мука. Огорчи зеницу ясную…»

– Все, Лешенька… Ох, снесет меня сейчас сквозняком да прямо в фортку…

– Тебе, я смотрю, полегчало?

– А? Да нет… с чего бы… Просто…

– Угу. Себе хотела мою боль взять, да? Эх ты… Знал бы я раньше…

– Так и что с этого? Сам рассуди: тебе ведь для дела нужно было высвободиться. А теперь, как будешь тугу на сердце носить, не помешает тебе? Я ведь старая, Лешенька, привыкшая горе-то мыкать…

– Теперь – не помешает. Оно сейчас, бабушка, меня даже отвлечет, если хочешь знать. Знаешь, кого я только что повстречал? Буквально часа полтора назад?

– Да уж чую: запах тот ни с чем не спутаешь. А не почуяла бы – и так догадалась, по глазам бы прочитала: вон они у тебя какие, словно у лешака ночного.

– Да? А тебе откуда тот… запах знаком? И… мы об одном и том же говорим, баб Ира?

– О Ней, проклятой, о ком еще. А откуда я знаю – довелось так-то с нею повстречаться…

– Ну и как? О чем беседа шла?

– Тьфу ты, Лешка! Нашел, о чем спрашивать! Дай-ка сяду, успокоюсь. Ты не сердись на мой крик, а лучше подобное не спрашивай. Было – и отстало по дороге, вот так. Чем дальше живешь, тем страшнее вспоминать. Смерть – для всех одна, да своя у каждого. Тебе-то страшно было?

– И еще как! Чуть было не… Ты представляешь: Аленка вырубилась при ней, как заснула!

– Дело такое. Не знаю теперь – к добру ли, к худу сие? С одной стороны – добрый знак: если уж ты и Ею отмечен, значит – не бывать тебе бессильным и незаметным. С другой стороны… Мне она явилась, когда мне было… уже не молоденькой была… а жила одна, в лесу… То-то было ужасу! Как она к тебе сразу явилась знакомиться, зрелости и силы не дожидаясь – нехороший знак… Ой, что я несу, дура старая, откуда мне Ее знаки знать!..

– Неси, неси, баб Ира, не в бирюльки играем. Что знаешь, о чем догадываешься – рассказывай, все может пригодиться.

– Почти ничего не знаю. Сашке Чету являлась она, Петру Силычу тоже. Вот он Ее не боялся, если не врал. А и даже он не избегнул… Маме твоей – нет, не показывалась. Не хочу пустое гадать, как будет – так и будет. Руки чистые? Садись за стол, а потом собираться будем окончательно. Нашла я одно заклинание – простое, прямо детское, а от отравы и от водки хорошо помогает. Поешь, отдохнешь, будем вещи укладывать да разучивать наизусть – все занятие…

– …Травы я тебе вот сюда кладу.

– Какие еще травы?

– От зубной боли… поноса… да, не смейся, голубчик мой: приспичит – так и заклинание составить не успеешь… от приворота… Вон ведь какой красавец вымахал, всякая польстится… Каждое утро одну травинку обязательно добавляй в чай. Она же и от порчи. Хотя, по нынешним временам, какая порча от городских? Артюховы с Подгорной улицы – вот те всей семьей были мастера порчу наводить. Бывало, что ни день – заказчики приезжали, еще когда при советской власти… И теперь приезжают не меньше. Да. А сглазу тебе бояться не надо, – сам кого хочешь сглазишь, когда в силу войдешь, глаз у тебя – настоящий колдовской: темный, дикий… Ну-ка еще раз повтори заклинание, да не бубни, а четко, чтобы я каждую буковку слышала.

Леха захныкал жалобно – лоб гармошкой, губы выворотил и вытянул как верблюд, шею перекосил, но послушался: в конце концов это – первое в его жизни настоящее колдовское заклятие.

– И еще разок повтори, Лешенька, потому – снова ошибся: сначала идет «куколь по полю», а «мутица» – после куколя… Я ведь тебе говорила: все слова должны идти друг за дружкой без путаницы и перебива, так уж заведено.

– Бабушка, а что я вхолостую-то учу? Давай я зачет сдам: сначала кружку самогонки, а потом заклинание. Если отрезвею – значит сдал зачет. А?

– Дури-то в тебе по молодости лет, как в Петре, батюшке твоем покойном… Успеешь еще, напроверяешься, а только надо, чтобы в любом виде от зубов отскакивало. Ты лучше скажи – запомнил, как с клубочком распрощаться?

– Да. «Клубок от ста дорог четырех сторон низкий тебе поклон теперь все знакомо ступай себе к дому». – Я помню, баб Ира, хватит.

– То-то же. А здесь я сама его запущу…

– Ну все, баб Ира, все, я уже в ломках от этой учебы, если бы не твои оладушки – точно бы надорвался. Спасибо, но пора на каникулы. Так-с, мак-с, где Васька? – Я беру Ваську – и к себе в сарай. Главное, на автобус не проспать.

– В ломках? Суставы, что ли? Или голова? Сейчас я поищу…

– Нет! Нет, бабушка, ничего у меня не болит, кроме учильных извилин. Просто сегодня день мой, как говорится, был очень богат на впечатления, а упырником, в отличие от тебя, я не подкреплялся.

– Что ты, Лешенька, что ты! Тебе и не надо!..

– Я и не собирался. Васька! Цоб цобе, спать пойдем… колокольчик серенький…

Рано утром Леха проснулся сам, буквально за секунды до того, как Ирина Федоровна пришла его будить. Ну почти сам: Аленка засипела, стала щекотать левое ухо, встрепенулся кот Васька – он спал под самой крышей, на широкой полке, предназначенной для деревенской огородной утвари, но по летней поре – пустой…

– А ты уже проснулся, а я тебя будить иду. Вставай, голубчик мой, пора тебе.

– Но-но, баб Ира, только чур не плакать с утра пораньше. Выясню, что к чему – и сразу вернусь. Иди, я сейчас встаю.

– Да я и рада бы не плакать, а они сами льются. Вставай, Лешенька. Васятка… Ох, какой тяжелый, ровно кабан… – Ведьма, с котом на плече, заторопилась – греть самовар, недавно вскипевший, собирать на стол, в сотый раз проверять сумку… – лишь бы только не думать о скором расставании с внуком. Вот так она и тех собирала, Петра да Сашку с Леной… Самой бы с ним поехать, да не выйдет… Да и силы не те: Ирина Федоровна третий раз прибегнула к помощи «упырника» и понимала – предел. А от бессильной – какая помощь?

А Леха был свеж, хотя и спал всего ничего: великий страх, пережитый им от встречи со Смертью, заглушенная и вновь обретенная боль утраты – подкрепили и закалили его вместо того, чтобы обессилить. Он думал и переживал почти до рассвета и теперь – на время – отрешился от собственных бед для того, чтобы найти в себе силу, выявить врага и уничтожить его. А – мало ли – враг победит его, вполне ведь реальная вероятность, то и горевать и рефлектировать будет некому. Но надо победить. В случае победы – сам поживет подольше, за предков отомстит, бабушку порадует… Ну и, там, человечество будет как-то спасено. Хотя Леха абсолютно не представлял себе погубленного человечества – поголовный мор или ядерная зима? И на хрен бы это надо силам Ада во главе с Сатаной? Может, он и мизантроп по жизни, этот Сатана, однако строить козни праведникам, губить души и вообще развлекаться подобным образом он может только при наличии действующей самовоспроизводящейся системы, сиречь – человеческой цивилизации? Но не спросишь ведь…