Эрмин бросилась к комоду. Сестра-хозяйка развернула отрез хлопчатобумажной ткани, в котором оказались крошечные вязаные детские одежки из бежевой шерсти. Они пахли нафталином. Еще там была распашонка из плотной хлопчатобумажной ткани и такие же ползунки. Сестра Викторианна взяла в руки крошечный белый фетровый чепчик.

— Этот чепчик был надвинут тебе почти на самые брови, — рассказала она. — Чтобы личико не мерзло. От холода тебя защищали меха куницы и чернобурки.

— А горностаевого среди них не было? — спросила внимательная к деталям девочка. — В словаре я читала, что этот маленький плотоядный зверек на зиму становится белым. А кончик хвоста у него черненький!

— Я и без тебя знаю, что такое горностай, — отрезала сестра-хозяйка. — Нет, горностаевого меха не было. Но твой отец наверняка вспомнил об этом зверьке с красивой белой шубкой, когда выбирал тебе имя[22]. Кстати, о твоем имени я и хотела с тобой поговорить. Когда Элизабет Маруа с сыновьями вчера привела тебя в монастырь, я заметила, что все они зовут тебя Эрмин. Но твое имя — Мари-Эрмин, это значит, что тебе покровительствует Пресвятая Дева, мать Господа нашего Иисуса!

— Мне все равно! — отозвалась девочка.

— Это еще что такое? — возмутилась сестра-хозяйка. — Я запрещаю тебе отвечать в таком тоне!

— Я не имела в виду Пресвятую Деву! — поспешила ответить девочка. — Мне все равно, называют меня люди Мари-Эрмин или просто Эрмин. Вот что бы мне хотелось иметь, так это настоящую фамилию. У каждого человека есть фамилия, так мне объяснил Жозеф. А моя фамилия — Труве![23]Хуже не придумаешь!

Первая директриса монастырской школы, сестра Аполлония, внесла девочку в приходскую книгу под фамилией Труве. Эту идею подал отец Бордеро.

Сестра-хозяйка понимала девочку и сочувствовала ей. Она нежно любила это дитя, выросшее под крышей монастыря.

— Моя бедная крошка, ну откуда мы могли узнать, кто твои родители? Они так ни разу и не появились. Не хочу огорчать тебя, но, может статься, они умерли в эпидемию испанского гриппа. Не питай напрасных надежд: если бы они хотели вернуться, то давно бы сделали это.

Эрмин долго рассматривала детскую одежду, перебирала ее пальцами. На память о родителях ей остались только эти вот старые кусочки ткани, а значит, почти ничего. Она вернулась в кровать, с трудом сдерживая слезы. Сестра Викторианна последовала ее примеру.

— Растить тебя стало для нас большой радостью, — сказала она, пытаясь утешить девочку. — Миленькая годовалая девочка с прекрасными голубыми глазками! Это был настоящий дар небес! Отец Бордеро не мешкая обошел окрестные дома и собрал для тебя целую коллекцию игрушек. Первые дни я кормила тебя протертым супом, и ты морщила носик, потому что он тебе совсем не нравился. Потом я стала варить для тебя мясо, давать тебе молоко и печенье. Поверь, здесь о тебе заботились намного лучше, чем если бы ты попала в приют!

— Сестра Мария Магдалина хотела стать моей опекуншей, — сказала Эрмин. — И если бы не эпидемия гриппа, я бы носила ее фамилию и росла бы в доме в Шикутими…

— Господь распорядился по-другому, — зевнула сестра-хозяйка. — Спи, завтра нам предстоит начистить паркет и натереть воском парты. Тебе нужно отрабатывать плату за уроки.

Эти слова положили конец разговору. Сестра Викторианна задула свечу. Но сон не шел к девочке еще очень долго. Она пыталась представить лица своих родителей. Обычно в конце зимы через поселок проходили трапперы. Они останавливались возле универсального магазина и показывали управляющему свой товар. Жители с любопытством разглядывали лежащие на санях тюки и красивых, похожих на волков собак в упряжи.

«Наверное, мой отец был высоким и сильным. В моем сне он в черной одежде и с бородой, которая закрывает пол-лица. А какой была моя мама?» — думала девочка, глядя в темноту.

Эрмин представляла ее похожей на себя саму, но к своим чертам она добавляла черты женщины, которую видела во сне.

«У нее голубые глаза, это я знаю наверняка. И она красивая, такая же красивая, как сестра Мария Магдалина. И она очень страдала, когда пришлось меня оставить. Это я тоже точно знаю. Бетти умерла бы от тоски, если бы у нее отняли ее крошку Эдмона… Когда у меня будут дети, я буду любить их и лелеять и никогда не брошу!»

Через четыре дня в школу вернулись ученики и ученицы. Их было всего на десять человек меньше, чем обычно. Мать-настоятельница взяла себе старший класс, в который ходила и Эрмин. Настоятельница заранее знала, что уровень у девочки гораздо выше, чем у ее соучеников. Сирота очень рано приобщилась к занятиям. Ей нередко случалось оставаться в монастырской школе на целый день, поэтому сестры брали ее с собой то в один, то в другой класс. На уроках Эрмин внимательно слушала учителя и все прекрасно запоминала.

— Мари-Эрмин могла бы получить высшее образование, если бы у нее была семья, которая бы за него заплатила! — не раз говорила настоятельница сестре Викторианне. — Но в этом мы не сможем ей помочь. Лучшее, что она могла бы сделать, — это принять постриг и стать учительницей у малышей.

Сестра-хозяйка придерживалась того же мнения. Когда она поделилась своими мыслями с Элизабет Маруа, та согласилась, что это было бы неплохим решением.

Спустя месяц после начала занятий мать-настоятельница объявила на уроке, что хочет прочитать вслух сочинение одной из учениц.

— Эта работа меня растрогала до слез, — сказала она, держа в руках тетрадку. — Вы помните, какая была тема у этой домашней работы? Я попросила описать наш поселок. Фабрика закрылась, и многие собираются уезжать, особенно те, у кого есть семьи. Но в Валь-Жальбере нам всем жилось очень хороню. Я решила прочесть это сочинение, чтобы вы подумали о трагедии, которая всех нас коснулась. Мари-Эрмин, ты прекрасно потрудилась! Я поставила тебе девять баллов из десяти.

Сидя за своей партой, Эрмин покраснела. Одноклассники посматривали на нее с легкой завистью. Девочка уткнулась в учебник грамматики. В притихшем классе зазвучал глубокий и гармоничный голос настоятельницы:

«Мой дорогой поселок!

В отличие от многих детей, живущих в поселке Валь-Жальбер, который раньше назывался Уиатшуан, я не могу сказать, что родилась в красивом и уютном доме на берегу реки или на улице Сен-Жорж. Совсем недавно мне сказали, что я подкидыш. К счастью, я выросла в этом прекрасном поселке, которым восхищаются жители всех окрестных селений.

Сегодня вечером мне показалось, что сердце поселка перестало биться. И это ощущение не покидает меня. Каждый раз, когда я смотрю на водопад и на просторные постройки фабрики, я говорю себе: „Его сердце перестало биться“.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я представляю, будто гуляю по любимому поселку, в котором мне знаком каждый уголок.