Наконец самолет приземлился, и, к ее изумлению, она оказалась не на цветущем и праздном Лазурном берегу, а на военном аэродроме, затерянном в пустыне. Ей пришло в голову, что их похитили, самолет угнали, но по собранному и деловому виду своего спутника она поняла, что опять попала.

— Попала!! — заревела Кира, все еще обнимая меня за шею.

— Да не реви ты! — Рассказ Киры, надо сказать, возмутил меня. Особенно о том, как она развлекалась, пока я парилась в арабской тюрьме. — Мы здесь не одни.

— Боюсь, что у вас не будет другого времени поговорить. Катуса! — позвал он. — Хоть ваша подруга и еврейка, а она ведь еврейка, я попрошу Катусу, чтобы она обращалась с ней получше. А то, знаете ли, Катуса — палестинка, она ненавидит евреев и всю жизнь с ними воюет.

Прижимая к себе Кирину голову, я вопросительно посмотрела на него.

— Она побудет здесь, пока вы не выполните задание в Лондоне.

Катуса вошла, с презрением оглядела Киру, ее потрепанный вечерний наряд и замерла в ожидании приказаний.

— Посадишь ее в яму, — жестко сказал полковник. — Знаю, тебе это доставит особое удовольствие. Вода и хлеб. И сними с нее этот наряд шлюхи!

Жесткие руки Катусы оторвали от меня Киру. Подруга не поняла того, что по-арабски сказал полковник.

— Это обязательно? — спросила я его в отчаянии.

— Так я буду уверен, что вы все сделаете быстро и точно. Если вопросов нет, можете идти. Вас проводят.

— Есть, — решилась я.

— Слушаю, — полковник внимательно посмотрел на меня.

— Эта девушка, Ясмина… Что с ней будет? Разве она совершила преступление?

— Ох уж эти русские, — рассмеялся полковник, и вид у него был почти добродушный. — Вам до всего есть дело. Лезете в душу, всех жалеете. О себе бы подумали! А девчонка… Она знала, на что шла.

— Но если это любовь! — патетически воскликнула я.

— Какая любовь! Просто тест, который она прошла. Все они подвергаются такой проверке на заключительных этапах. Что ж, видимо, в ваших русских мужчинах что-то есть. Я же считаю, что все вы неисправимо романтичны, во вред себе и делу.

— И что, — я была потрясена этой расчетливостью, — этот инструктор, он знал об этом?

Я напряженно смотрела на Диаба, как будто от его ответа зависела моя судьба.

— О, нет! Он не смог бы сыграть, если бы знал. У нас работают опытные психологи, они умеют моделировать ситуации и управлять людьми.

Я облегченно вздохнула.

— И что с ней теперь будет?

Полковник неопределенно пожал плечами.

Всю следующую неделю меня учили стрелять из разных положений, драться, заставляли бегать, отжиматься, в общем, мне приходилось делать все, что я так ненавидела. Честно говоря, солдат Джейн из меня получался никакой. Мышцы мои были мягонькие и слабые, годные разве что для дискотеки, меня мучили одышка, сердцебиение, боли в спине. К тому же от упражнений в стрельбе я стала плохо слышать на правое ухо.

Катуса, которая руководила тренировками, только презрительно усмехалась. Эта женщина была словно высечена из камня. И одновременно стремительна и гибка. Я всегда гордилась своей фигурой, походкой, но сейчас сама себе напоминала аморфное существо вроде медузы или пластиковый пакет, наполненный киселем. У Катусы же, похоже, ни разу не участился пульс, не выступило ни росинки пота. Я с мольбой заглядывала ей в глаза в поисках хоть капельки сочувствия и разрешения передохнуть, но моя мучительница была неумолима.

Однажды она позволила мне понаблюдать за тренировками Пантер, и я совсем пала духом. Девушки действительно напоминали больших кошек, так грациозно, легко, красиво они выполняли сложные упражнения. Но в конце концов меня всю жизнь учили не этому и не готовили к их миссии.

С Катусой у нас образовалось что-то вроде дружбы. С одной стороны, она глубоко презирала меня как существо безвольное, слабое, лишенное целей и идеалов. С другой — я готовилась выполнить поручение, занимавшее очень важное место в иерархии ее ценностей. Она не понимала, почему избрали именно меня, но уважала уже за это.

Катуса не была излишне любопытна, но иногда расспрашивала обо мне. Она удивлялась, что я русская, но имею типично арабскую внешность и говорю на арабском без акцента. Я, не жалея красок, рассказала романтичную и грустную историю любви моих родителей. Катуса качала головой и соглашалась, что по-другому и быть не могло, в том плане, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток…». Странно, что эта немолодая женщина, проведшая жизнь в военных тренировочных лагерях, цитирует Киплинга» Уловив мое удивление, Катуса улыбнулась и сообщила, что в свое время окончила американский университет в Бейруте.

Значит, не всегда она была такой. Я представила себе молоденькую хорошенькую девочку из обеспеченной семьи бейрутского адвоката. По словам Катусы, Бейрут в те годы представлял собой богатый, роскошный город, цивилизованный и европеизированный. Здесь было все: бутики от кутюр, казино, рестораны, учебные заведения, в которых преподавали американцы и французы, представительства всех мировых банков и даже, страшно сказать, публичные дома. Его называли восточным Парижем.

Во время учебы она познакомилась со студентом-палестинцем и вскоре не представляла себе жизни без него. Ее родители возражали: палестинец был беден. Старший сын в многодетной семье, которую с трудом тянула его овдовевшая мать. Разве такого мужа они видели для своей дочери? А увлекавшаяся молодежными движениями Катуса считала, что сама хозяйка своей судьбы и мужа выберет сама. Но Ливан все-таки исламская страна, хотя и с изрядным налетом европеизации и свободы нравов. Все кончилось ужасным скандалом, разрывом с семьей и уходом из дома. А паренек-палестинец оказался членом одной из экстремистских исламских группировок, и через полгода его убили. Катуса домой не вернулась, а осталась в лагере. Жажда мести оказалась сильнее родственных чувств и здравого смысла.

Я была впечатлена ее рассказом и ждала подробностей и продолжения. Но она не дала мне расслабиться, гоняя по кругу, как лошадь.

Иногда казалось, Катуса готова пойти мне навстречу, казалось, мои вопросы будут восприняты благосклонно. Кира. Я с ужасом представляла свою подругу, избалованную и не приспособленную к лишениям, в яме, одну, без еды, без элементарных удобств, к которым с детства привыкает любой человек.

— Катуса, — осторожно попросила я женщину, — ты не могла бы мне помочь?

Палестинка развернулась и внимательно посмотрела на меня. Ее жесткое обветренное лицо застыло.

— Кира… Она сидит в яме. Она моя подруга, очень близкая, можно сказать, единственная. Мы можем что-нибудь для нее сделать?

— Еврейка? — презрительно выплюнула Катуса. — Даже если бы могла, не стала бы облегчать ей жизнь. И еще: есть приказ полковника. Она будет в яме, пока ты не сделаешь то, что должна. Если мы будем нарушать приказы, все наше движение погибнет.