Ничто в то погожее утро для обитателей затерянной в лесах Лация деревушки не предвещало беды. Могучий Тирр[186], которому Латин доверил охранять свои леса, стада и пашни, с топором отправился по дрова. Двое его сыновей, выведя из хлева скотину, повели ее на прибрежный луг. Двое других тесали колья для изгороди. Первенец Тирра Альмон чистил хлев, а супруга Тирра молола между камнями зерно. Нашлось дело и для дочери, юной Сильвии. Деревянным гребнем она расчесывала золотистую шерсть красавца оленя, перед тем как повести на купанье. Спасенный от хищных зверей, растерзавших его мать, баловнем вырос он средь людей, на их зов возвращался послушно. Коровы и лошади поначалу его дичились, но потом привыкли. Даже свирепые псы, охранявшие стадо от волков и медведей, давно уже перестали на него бросаться и, напади на оленя хищники, не дали бы его в обиду.

Украсив любимцу шею венком из цветов полевых, Сильвия слегка шлепнула его по крутому бедру, и олень понесся, запрокинув рога.

Надо же, что именно в это, а не в какое-либо иное утро Асканий вместе со своей сворой продирался сквозь чащу. Почуяв запах дичи, собаки с лаем рванулись вперед. Выбежал юноша на берег потока и увидел оленя, плывущего по стремнине. И не смутило Аскания то, что собаки не испугали оленя и он продолжал как ни в чем не бывало плыть, разрезая мощной грудью отраженья деревьев. Не иначе как какое-то враждебное миру божество ослепило юношу, и он не заметил венка, красовавшегося на шее оленя. Призывая на помощь Диану, снял Асканий с плеча лук из рога, наложил роковую стрелу и спустил тетиву. Со свистом вылетела стрела и угодила животному в бок, ибо сама Аллекто ее направила в цель. С жалобным стоном, заливая поток кровью, выскочил олень на берег и помчался в стойло.

Первой увидела его Сильвия. На мгновение она застыла, а затем, руками всплеснув, завопила по-бабьи. На крик прибежали Тирр с топором – в то время рубил он дрова, сыновья его с кольями и камнями. Кровавый след привел их на берег реки. Увидев селян разъяренных, причину их гнева не понимая, Асканий в рог затрубил. На помощь сыну Энея из лагеря примчались троянцы. И началась драка, незаметно перешедшая в битву. От троянской стрелы пал юный Альмон. Старец Галес, выйдя вперед, чтобы стать посредником мира, не был услышан. Ликовала Аллекто, кровью убитых насытив ненавистную распрю.

И тотчас же Тирр отправил гонцов к Латину, требуя наказать убийц. Отовсюду стекались в Лаврент люди. Кто предлагал царю помощь, кто настаивал, чтобы он немедленно выступил против чужеземцев. Латин заперся в своих покоях, наказав слугам никого не пускать. Дворец, казалось, подвергся осаде. Трудно было царю отказаться от мысли, что Лавиния не станет супругой сына Венеры. Но об этом теперь нечего было и думать. И войны нельзя было избежать, ибо один человек, даже если он царь, не может противиться толпе, если она одержима какой-либо идеей, благой или пагубной.

Уже тогда в Лавренте высились на устрашение всем деревянные ворота Януса[187], бога, обращенного двумя своими ликами в разные стороны.

Монета с изображением двуликого Януса.

Если ворота были закрыты, страна вкушала мир благодатный, если открыты – бушевала война и Марс-копьеносец сеял вокруг себя гибель. Эти-то роковые ворота и предстояло открыть царю.

Он вышел на площадь перед дворцом в сопровождении одетых в белое старцев. Долго стоял Латин у ворот в раздумье, а затем резко повернулся и зашагал к себе во дворец, вызвав недоумение одних, возмущение других. И вдруг, на удивление всем, сами распахнулись ворота, словно бы их изнутри толкнул пробудившийся Янус, или иной какой-либо бог, или сама Аллекто.

Лаций был внезапно охвачен военным пожаром. Те, кто недавно пасли овец или взрезали поля деревянной сохою, с этого дня натирали мазью из волчьего жира щиты или плели их заново из свежих ивовых прутьев, вострили секиры на точильных камнях, от ржавчины очищали доспехи, еще служившие дедам, и их к себе примеряли. Над кровлями из тростника и соломы поднимался гул наковален. Ревели бычьи рога, собирая отряды конных и пеших бойцов. Туда и сюда сновали посланцы, доставляя таблички с военным паролем.

Первым готов был к сраженьям владыка тирренов свирепый Мезенций[189], ненавистник богов и подданным своим ненавистный. С ним прибыл сын его Лавс, укротитель коней и охотник, равный доблестью Турну. Был он, право, достоин иметь другого отца. По тысяче оба они привели мужей из Агиллы. На колеснице, украшенной листьями пальмы, явился горделивый муж Авентин[190], рожденный в роще священной юною жрицей Реей от Геркулеса, который возвращался в Микены со стадом коров Гериона. Плечи героя, как у отца, покрывала огромная львиная шкура так, что морда зверя с оскаленной пастью шлем заменяла. Щит Авентина украшало изображение гидры, обвитой сотнею змей. За вождем двигался грозный строй юных сабеллов. Они прижимали к плечам копья с железными жалами. Для ближнего боя припасены были кинжалы, а также ножи с плоскими лезвиями.