Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дима съехал с дороги в лесок. Машина остановилась. Я отстегнула неспешно ремень, приоткрыла дверцу и обернулась к жертве:
— А знаешь…
И, не договорив, закрыла рот, прищурилась, резко выбросила вперед руку и до упора вдавила головку распылителя. В следующую секунду я уже находилась метрах в пяти от автомобиля — чтобы самой не оказаться в радиусе действия смертоносного оружия.
Когда я осторожно приблизилась к «шестерке» со стороны водителя, Дима лежал на сиденье откинувшись. Для уверенности я приоткрыла дверцу и — вот садистка! — сбрызнула парня еще разок. Отдыхай, молодой!
Вьгтащить его из машины было нелегко. Откормился на тупольских харчах, килограммов восемьдесят, не меньше. Пристроив неподвижного Диму под елкой, как Деда Мороза, я села за руль. Интересно, через какой промежуток времени он оклемается?
Я гнала по шоссе. Пока парень не доберется до города, у меня есть время. Эванжелина с Катей сейчас, должно быть, перелетают через Атлантику. Я даже не простилась с ними. А Сергей, наверное, вернулся из аэропорта. Волнуется обо мне. И как я соскучилась по Антрекоту!
Я давила на газ, и утро казалось мне удивительно приятным — такое прохладное, влажное, свежее. В сером небе наметились рваные дыры, и сквозь них проникали солнечные лучи. Октябрь будет теплым, я еще смогу поиграть в теннис.
Правой рукой, я залезла под куртку и достала диктофон Улыбаясь, я слушала, как из маленького динамика отчетливо раздается голос Тупольского. Голубчик ты мой ненаглядный, я с тобой рассчитаюсь и за Эванжелинины слезы, и за лапу Антрекота, и за несчастную Марину.
На одном из перекрестков я заметила телефон-автомат и припарковалась неподалеку. Набрала свой номер. Мучительно долго никто не отвечал. Наконец раздался голос Сергея. Если везет — то сразу во всем.
— Сережа, я звоню из автомата!
— Что с тобой? Где ты? Я только что из аэропорта. Слушай, тут такое дело… Надо лечь на дно на пару недель. Кстати, ты почему не возвращаешься? И как тебе удалось вызволить Катьку?
Я в двух словах объяснила ситуацию: Тупольский — главарь, Марина приспешница поневоле, я — еле выжила.
— Ну и прекрасно. Значит, ляжем на грунт синхронно. Я соберу тебе какие-нибудь вещи. Знаешь что, сейчас я пойду к бабе Лене, и ты позвони мне туда. Скажу тебе адрес. Будем конспирироваться. Пятнадцать копеек с тобой?
С момента, когда в стране начались трудности с разменной монетой, Сергей смастерил мне пятнадцать копеек с дырочкой и на леске — как у Виктора Цоя в «Игле». Чтобы я могла звонить ему из каждого автомата.
Через пару минут Серж сообщил мне адрес квартиры, где мы сможем укрыться от преследований карателей. Потом я сделала еще один телефонный звонок. Пришлось вытащить из кровати знакомого редактора одной из столичных газеток, практикующейся на громких скандалах, выстроенных, однако, на твердых фактах. Редактор меня обматерил.
— Подожди, не ругайся. Слушай, оставь для меня в завтрашнем номере подвал на второй полосе. Строк двести — двести пятьдесят.
— Ты с елки спрыгнула. Номер сверстан и подписан.
— Ну ты же понимаешь, если бы это того не стоило, я бы не просила. Забочусь о реноме твоей газеты. Исключительная сенсация.
— Что у тебя?
— Откровения одного товарища о коррупции в высших сферах. Он сам одно из главных действующих лиц. Имена — закачаешься. Есть пленка — он не знал, что у меня в кармане диктофон.
— Старушка, верю на слово. Уже мчусь в редакцию. Когда подъедешь?
* * *
Погода была прекрасной. И люди вокруг — добрыми, радостными, дружелюбными. Они спешили на работу совершать свой ежедневный производственный подвиг.
Я остановилась у подъезда и посмотрела вверх. Золотые кроны деревьев качались на ярко-синем фоне прояснившегося неба, было свежо и ясно. Несмотря на необходимость скрываться, настроение у меня было ликующее. Жить — удивительно приятный процесс. Я поднялась по лестнице и отыскала 54-ю квартиру.
Дверь открылась, и Сергей с видимым удовольствием сжал меня на широкой груди. У стены стояла сумка-видеокамера, набитая кассетами. На спортивном рюкзачке сидел Антрекот со свежеперебинтованной лапой. Ему тоже пришлось уйти в подполье. Сейчас за наши три жизни здравомыслящий человек не дал бы и двух рублей.
— Полегче, товарищ, — сказала я Сергею, пытаясь освободиться.
— Танька, мне все удалось. Ты даже не представляешь, какое дело я провернул. Мы все-таки купили с англичанином бомбу. Через два дня рванет. Это будет фейерверк!
— Тебе все удается. Тебе даже удалось сделать меня беременной…
Сообщение произвело эффект, обратный ожидаемому. Серж стиснул меня так, что я задохнулась.
— Ну вот, — засмеялся он, — теперь мне придется на тебе жениться. Добилась все-таки своего.
И чмокнул меня в нос. Разбитый! Я взвыла.
— Постой, тебе же Эванжелина написала записку. — Сергей достал из кармана клочок бумаги.
«Люблю тебя и жду! Эванжелина».
— Удивительное красноречие, — с трудом выговорила я, так как к горлу почему-то подступили слезы. Сдают все же нервы.
Антрекот наблюдал за нами с рюкзачка, и в его взгляде явственно читалось: «Ну есть-то мы будем сегодня или нет?»
Мне, чтобы соблазнить мужчину, необходимы месяцы напряженного интеллектуального труда. Эванжелине для этой цели достаточно забыть, что верхняя пуговица на блузке так же успешно застегивается, как и остальные.
О несправедливости такого устройства вещей я размышляла, наблюдая за стремительным и порывистым приближением моей подруги. Она уже разделалась с таможенным контролем и в разномастной, пестрой и суетливой шереметьевской толпе, озабоченной перемещением с места на место чемоданов, коробок, баулов и саквояжей, привычно удивляла своей ликующей красотой, сиянием и свежестью. Как обычно, в арьергарде преданно галопировали три вассала, отягощенные багажом Эванжелины и, несомненно, завербованные прямо в таможенной очереди.
Мы не виделись почти год. И если мне этот год принес дополнительную морщинку под левым глазом, которую я в пароксизме отчаяния каждый вечер пыталась разгладить молочной бутылкой, то Эванжелина продолжала расцветать (хотя казалось, что ресурсы уже исчерпаны). Ее кожа стала еще нежнее и бархатистее, светлые волосы сами собой закручивались на концах в пушистые колечки. Разрез на длинной юбке карминного цвета терялся в преддверии живота, и сквозь него прорисовывалось точеное колено и изумительно долгое бедро. В соответствии с требованиями моды, Эванжелина теперь носила платформу, стройные щиколотки переливались туманно-золотистой лайкрой, а талия и грудь, затянутые в льняной корсет, напоминали шлифованные мраморные прелести греческих богинь любви и наслаждения.
Эванжелина плыла ко мне, роскошная и яркая, как белый эсминец среди торпедных катеров, и мужчины, заметив ее, ошарашенно останавливались, забывали о декларациях, спрятанных долларах и пулеметах, шампанском, вечно недовольных, женах… Трепетные вассалы покорно катили ее многочисленные чемоданы, стараясь быть к ней поближе, теряя голову от нежного аромата ее тела и впитывая ненасытными взглядами ее красоту. И в этот момент я не могла ответить, как же вынесла долгие девять с половиной месяцев разлуки…