Мы остановились в старой гостинице в центре города, неподалеку от Сукениц. Я проснулся словно от толчка. Подошел к окну. Над ночным городом стремительно проносились облака. На какой-то миг в разрыве туч показалась луна, и, словно в спешке, выросли из тьмы строгие стрельчатые линии Мариацкого костела, башни, тающие в сизой дымке неясные очертания шпилей, расплывающиеся силуэты Вавеля.

На площадях стояли Т-34, армейские машины, крытые брезентом, повозки, кони. Крыши домов стыли под серебристо-синеватым снегом, уходили ввысь колонны Сукениц, неяркий отблеск луны падал на памятник Адаму Мицкевичу. И с ясностью, никогда раньше не испытанной, я не просто увидел, но почувствовал сердцем, как невыразимо прекрасен этот город на Висле, каким близким и дорогим стал он за последние месяцы для всех нас.

С Павловым мы встретились на второй или третий день в Енджеюве — под Ченстоховой, где тогда располагался штаб 1-го Украинского фронта.

«Павлову, срочно…» или просто: «Павлову…» — так начинались почти все наши радиограммы.

Сто пятьдесят шесть дней и ночей вел я в эфире и мысленно разговор с человеком, который стоял теперь перед нами. Он явился на нашу квартиру, когда мы уже успели отдохнуть, но заботливую руку Бати (Батей полковника прозвала Груша, так оно и пошло) мы почувствовали значительно раньше.

Уютная квартира, новое обмундирование, накрахмаленные, как в добрые, довоенные времена, простыни, пайки, письма и приветы от родных — все это, словно по щучьему велению, мы получили уже в первые часы нашего пребывания в Енджеюве.

Примчался Гроза — мой верный помощник, как всегда, сияющий, полный самых радужных надежд:

— Поздравь, капитан, получил назначение в артдивизион.

А вечером пришел Павлов. И не один, а с адъютантом и каким-то незнакомым офицером. Из бездонных карманов адъютантской шинели была торжественно извлечена фляга со спиртом:

— За встречу, за строгое соблюдение сухого закона при исполнении боевого спецзадания.

Мы выставили на стол свои запасы. Я представил Павлову пополнение «Голоса» — группу диверсантов-разведчиков Евсея Близнякова.

— Ну, здоровеньки булы, козаки!

Широкоплечий, плотный, несколько грузноватый для своих лет, с глубоко запрятанной лукавой смешинкой в глазах, Павлов и впрямь походил на гоголевского атамана. Много теплых слов было сказано, много хороших песен спето в тот незабываемый для нас вечер. Павлов стал собираться. Его ждала ночная работа. Откуда-то с запада шли от наших боевых товарищей новые радиограммы: «Павлову, срочно…»

— Ну вот мы и дома, — тихо проговорила Ольга, когда гости ушли. — Вот мы и дома.

Вскоре назначения в разные части действующей армии получили Митя-Цыган, Евсей Близняков, Семен Ростопшин, Заборонек, Саша-Абдулла. Разыскали своих летчики Валентин Шипин и Анатолий Шишов. Они возвратились в бомбардировочную авиацию.

* * *

От всей группы осталось нас трое: я, Ольга, Анка.

Первые дни я был занят неизбежной канцелярщиной. Сто пятьдесят шесть дней в тылу врага трудно ложились в скупые строки отчета.

Группа собрала и передала в штаб свыше ста пятидесяти радиограмм о дислокации фашистских дивизий и воздушных эскадр, штабах и аэродромах, воинских перевозках по железным и шоссейным дорогам, примерно двенадцать тысяч цифровых групп шифра.

В боевых операциях группа «Голос» уничтожила более ста гитлеровцев, пустила под откос несколько эшелонов, подорвала несколько мостов.

Как мне стало известно позже, командование дало такую оценку деятельности группы:

«Материалы группы «Голос», действовавшей в чрезвычайно трудных и сложных условиях, были исключительно точны и важны: все разведданные были подтверждены боями».

В дни берлинской операции я находился не на Главном направлении, а на Дрезденском. К этому времени и Груши уже не было с нами. В Дрезден вместе с штабом фронта из всей группы «Голос» попало нас двое: я да Ольга.

В Дрездене, на Эльбе, нас застала Победа.

Город дымился в развалинах. Накануне прихода наших войск американцы, руководствуясь отнюдь не союзническим долгом и целесообразностью, буквально перепахали бомбами древний Дрезден.

Мы шли по улице, запруженной войсками. Десантники в маскхалатах, не выпуская оружия из рук, спали на теплой броне Т-34. Им не мешали ни праздничная пальба, ни песни и пляски под залихватские звуки сотен гармоник.

Ротный повар, как две капли воды похожий на нашего Абдуллу, щедро одаривал солдатской кашей немецких ребятишек, выстроившихся в длинную очередь.

Солнце светило вовсю.

— Как зовут тебя, капитан Михайлов? — неожиданно сказала Ольга.

— Березняк. Евгений Березняк. А тебя, Комар?

— Лиза… Елизавета Вологодская. Вот и познакомились, капитан. Где теперь наши?

Подошли к развалинам Цвингера — бывшей резиденции саксонских королей. Кто-то установил репродуктор.

Мы услышали Москву, ликующий голос Левитана: «Победа, дорогие соотечественники, Победа!».

…Свободного времени было много. Привел в порядок свои записи, сделанные сразу после выхода из вражеского тыла. Получилось что-то вроде дневника.

Днем отправлялся на экскурсии, как сам назвал свои прогулки по городу и окрестностям. Впрочем, им скоро пришел конец.

Как-то меня и Ольгу вызвали в штаб. Нам вручили документы. Выдали продовольственные талоны на дорогу. И началась для нас мирная жизнь.

Все эти годы мне очень хотелось встретиться с Василием Степановичем — моим учителем по разведшколе, поблагодарить за все, что он для нас сделал.

После демобилизации я снова в должности заведующего гороно Львова, а затем — начальник управления школ Министерства просвещения УССР. Часто бывал в Москве. Наводил справки, звонил по домашнему телефону. И женский голос, не вдаваясь в подробности, неизменно отвечал: «Василий Степанович в длительной служебной командировке». Встретились мы только в феврале 1969 года. А нашел меня Василий Степанович еще раньше — сразу после появления в «Комсомолке» повести «Город не должен умереть». Поздравил. Завязалась переписка. И вот мы сидим в уютном номере гостиницы «Юность».

Василий Степанович в штатском. Уже несколько лет как расстался с делом, которому отдал почти всю свою «взрослую» жизнь. Персональный пенсионер. Работает. Сколько же мы не виделись? Почти четверть века.

— Рапорт помнишь? А ведь получился разведчик. Я сразу почувствовал — будет толк, особенно после истории с папиросной фабрикой.

…На коробке — дымящаяся папироса. То было наше первое серьезное задание в разведшколе. До этого мы отрабатывали прыжки с парашютом — дневные, ночные. Ночной прыжок требовал особой психологической собранности. Было и такое практическое занятие: хождение в ночное время по азимуту. В марте подмосковные леса коварны, обманчивы. Под хрустящей коркой снега глубокие проталины. А ты пробираешься по стрелке компаса в пункт Б через овраги, лес, старое кладбище. И надо так пройти, проползти, чтобы ни сучка, ни задоринки, ни звука. Снять часового, подложить мину.