я хотела – «Мерседес», так как все другие машины, особенно французские, мне кажутся очень неосновательными. Эта машина 1968 года, но для «Мерседеса» это не столь важно, т. к. эта модель мне нравится куда больше современной <…> Моя очень красивого серого темного цвета и в идеальной сохранности, как новенькая. Может быть, можно было бы купить и дешевле, но так уж вышло, и к тому же будет сделана полная профилактика. Я думаю, что это все неплохо, т. к. деньги все равно бы вылетели в трубу, а так хоть машина.

Сейчас я срочно должна идти в школу, чтобы иметь права. Опять мандраж с деньгами. Я хотела написать насчет Доджа[369], но я напишу ему сама, т. к. я должна отправить для него графику и картину. М. б., он сможет продать в Вашингтоне мою старую графику и еще одну картину, если я пошлю ему с теми, которые должна. Хотя неудобно его эксплуатировать <…> Я подобрала двух котят в жутком виде, больных и блохастых, такого бедственного положения я не встречала даже в Москве. Сейчас им лучше. Один коточек вот примерно такой, худой и длинный, и к тому же шелудивый. Не знаю, как справиться со всем этим. Но переживала я, когда они были на улице, соверш[енно] страшно. Сначала поймала одного, вернее, уже у него сил не было двигаться. 2 раза были у доктора, делали уколы. Ничего не взяли с меня.

[На полях] 3-й раз, когда надо было идти, уже не могла поймать косченку, а потом поймала братика, совсем дошедшего. Сейчас лучше, но с ним еще много хлопот. Напишу еще скоро. Прямо завтра. Целую вас крепко, Манюню особенно, нежно.

Очень вас люблю.

Ваша Лида.

17.08.1977. Париж – Карбондейл, Иллинойс

Дорогая Ритуленька!

<…> Интересно, как у Вити дела на поприще художника и получить бы хотелось что-нибудь из его творчества. [Илл. 145] К тому же он обещал мне прислать свои стихи и не шлет. Очень трудно так писать, обращаясь только к тебе, и ко всем вам сразу тоже трудно, поэтому я прошу извинить меня, если это как-то не так выглядит. Но я думаю, что, если бы мы жили вместе, мы проговорили бы все дни напролет, и работать не было бы времени, а хорошо бы поговорить все дни напролет, а Манюню в кровать закрыть, как мы это делали, бессовестные. Время идет быстро, я надеюсь, что вы приедете на рождество. Напиши, с какого числа у вас будут каникулы и когда реально вы можете приехать. Надо заказать заранее билеты <…> Я написала Dodg[e] письмо, в котором уведомляла, что могу попытаться отправить ему картину и графику через американское] посольство, и спрашивала, интересует ли его еще одна моя картина, репродуцированная в венском каталоге, а также старая графика, т. к. тогда я могла бы послать все сразу. Но он мне пока ничего не ответил, что весьма странно. Моя графика, которая у него стоит по 500 долл[аров] за большие листы, а меньшего разм[ера] – по 400 болл [долларов], а за сколько он сам хочет продавать – это его дело. Было бы неплохо, если бы он заплатил мне за них. Деньги нужны ужасно. Узнай, получил он мое письмо или нет, и, если получил, почему не отвечает <…> Что касается его отношения к тебе и всему, что связано с выставкой[370], то ты, я думаю, можешь если не устно, то письменно высказать ему свою точку зрения и мягко объяснить, что тебя такое положение не устраивает. Я думаю, что он поймет <…> Надо во что бы то ни стало предостеречь его от Глезера, чтобы он ни в коем случае с ним не связывался, иначе он все ему испортит <…>

Дорогой Витенька!

Я случайно прочитала письмо, которое ты написал Игорю, т. к. не прочла на конверте, кому это предназначено. Очень верно все сказано. У меня сейчас есть некоторый план, может быть, немного неверный <…> Надо, я думаю, все же говорить правду. В каталоге [венском] статья, написанная Глезером, – самая мерзкая и подлая ложь. Во-первых, меня удивило, когда я просмотрела эту статью, что в России были художники Шемякин, Рабин и его <…> [сын], который тогда ходил под стол пешком. Вообще, все дело в том, что Глезер – советский деятель и он им остался, и методы у него советские, т. к. в основе всего ложь. У Шемякина так же, тем более что он никогда не был диссидентом. Меня, оказывается, вообще не было, и я как бы не существовала, хотя самым главным и важным тогда было именно беспредметное искусство – почти немыслимое в то время. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать. Прохиндеи на Западе – зачастую советские, отпетые в доску. У тебя прекрасный слог, и я хотела, чтобы ты написал статью в «Русск[ой] мысли»[371] или в «Новом русском слове» по поводу всего этого. К тому же ведь Глезера даже не приглашали на выставку на пустырь, а он все это использовал и присвоил. Надо о таких вещах говорить, т. к. мало кто знает правду. Выставка состоялась на [улице] Островитянова, потому что вы там жили. Это первое, а второе – то, что я и Володя Немухин дали согласие участвовать в этой выставке. Вот два важных пункта, а Глезер тут ни при чем. Если ты сможешь написать про все эти дела, пришли мне, пожалуйста, я, может быть, что-то уточню. Целую крепко вас, мои дорогие птички.

Ваша Лида.

Илл. 145. Виктор Агамов-Тупицын. Без названия. 1976. Бумага, гуашь. 18,9 × 8,5 см. Собрание Маргариты Мастерковой-Тупицыной и Виктора Агамова-Тупицына, Нью-Йорк

20.09.1977. Париж – Карбондейл, Иллинойс

Дорогие мои птички!

Наконец я получила ваши письма. Пишете мне очень редко, и мне грустно не получать ваши письма. Додж прислал чек за картину, которая в венском каталоге. Теперь я не знаю, как отправить ему картину, т. к. мой знакомый американец не смог отправить их через посольство. Ехать в октябре самой все же очень дорого, и пока на это нет денег, даже если он вышлет мне второй чек на тысячу долларов, я, видимо, не смогу сразу получить эти деньги. К тому же туда на выставку едет Глезер и др[угие] персонажи, включая всяких художников, а у меня встречаться с ними нет никакого желания, поэтому я еще не решила эту проблему. Деньги, которые я получу по присланному чеку, придется заплатить за 2