— Этого может не произойти, Шарп, — сказал Форрест, однако, судя по его тону, он не сомневался в том, что судьба Шарпа решена.

— Да, сэр.

«Этого не произойдет, если я смогу что-нибудь сделать», — подумал Шарп. Он представил, как держит в руках Орла. Только Орел может спасти его от островов, где лихорадка сокращает человеческую жизнь всего до одного года, только Орел может спасти от страшной болезни, превращавшей просьбу Симмерсона в самое настоящее требование смертного приговора, если только Шарп не подаст в отставку и не откажется от карьеры военного, которой он с таким трудом добивался.

Промаршировали почти все воинские подразделения. Пять полков драгун и гусар Королевского немецкого легиона, около трех тысяч кавалеристов, а за ними целая армия мулов, нагруженных кормами для бесценных лошадей. Тяжелая артиллерия, маленькие кузницы и опять мулы, провиант и все необходимое для жизни армии. Тишину спящих улиц нарушила пехота. Двадцать пять батальонов пехоты в старой грязной форме и изношенных ботинках, люди, которые должны были противостоять лучшим в мире кавалеристам и стрелкам; а вместе с пехотой шли еще мулы с поклажей, дети и женщины.

Батальон выбрался на дорогу, ведущую через реку, когда уже взошло солнце, и., если предыдущие дни были жаркими, сейчас казалось, что природа твердо решила испечь все вокруг, а почву превратить в сплошной камень. Армия ползла по огромной высохшей долине. Поднимаемая пыль висела в воздухе, лезла в нос и рот, липла к разгоряченным лицам. Не было даже намека на ветерок, только пыль, зной, немилосердное солнце, жгущий глаза пот и бесконечный грохот сапог по белой дороге. В одной из деревень был пруд, который проходящая кавалерия превратила в липкую вонючую грязь, но солдаты давно опустошили свои фляги и теперь пытались собрать тухлую воду с поверхности клейкой массы.

Больше не за что было благодарить судьбу. Вся остальная армия презирала и избегала резервный батальон, словно его солдаты заразились какой-то страшной болезнью. Потеря знамени запятнала репутацию армии, и, когда батальон остановился на ночь, полковник драгун не пустил их на довольно просторную ферму, потому что не хотел иметь ничего общего с полком, который так опозорился. Моральный дух батальона к тому же страдал от недостатка пищи. Стадо скота, покинувшее вместе с армией Португалию, уже давно было съедено, провиант, обещанный испанцами, так и не поступил, люди голодали, мрачнели и становились все более забитыми из-за жестокого обращения Симмерсона.

Полковник сумел отыскать свое собственное объяснение потере знамени: виноват был Шарп и стрелки, и, поскольку он никак не мог наказать первого" в его власти было выместить злобу на солдатах. Только рота легких пехотинцев сумела сохранить какие-то остатки гордости. Солдаты восхищались своим новым капитаном. Весь батальон считал Шарпа заговоренным счастливчиком, человеком, против которого бессильны вражеские пули и сабли. Его рота не сомневалась — солдаты народ суеверный, — что Шарп принесет удачу в бою, сумеет сохранить им жизнь, и в качестве доказательства приводили его поведение во время сражения у моста. Стрелки Шарпа соглашались с этим, они всегда знали, что их командир — человек везучий, и ликовали по поводу того, что он получил новый чин. Шарп чувствовал себя неловко из-за их радости, краснел, когда ему предлагали выпить испанского бренди, которое солдаты прятали в ранцах, и, стараясь скрыть смущение, делал вид, что у него куча неотложных дел.

В первую ночь марша из Пласенсии он лежал в поле, завернувшись в шинель, и думал о мальчишке, который, спасаясь от правосудия и переполненный самыми разнообразными страхами, шестнадцать лет назад записался в армию. Мог ли представить себе тот мальчишка, что наступит день, когда он станет капитаном?

Во время второй ночевки батальону повезло больше. Они остановились неподалеку от какой-то безымянной деревушки, солдаты разбрелись по лесу, собирая ветки и хворост для костров, чтобы заварить листья чая, которыми были забиты их карманы. Возле оливковой рощи расставили посты. Французы вырубали все подряд и, таким образом, на многие годы лишали расположенные поблизости деревни урожая. Уэлсли строжайше запретил трогать оливковые деревья.

Офицеры Южного Эссекского — батальон по-прежнему продолжал называть себя этим именем — расположились на постоялом дворе. Очевидно, здесь проходила дорога из Пласенсии в Талаверу, и деревенская гостиница была большой и просторной, а за ней, в уютном саду под кипарисами, стояли столы и скамейки. Закрытый с трех сторон двор выходил на реку, на противоположном берегу которой солдаты устраивались на ночь в роще пробковых деревьев. В рощу забредали свиньи, и, сняв форму, чтобы проверить, нет ли в швах вшей, Шарп почувствовал запах мяса, жарящегося на маленьких кострах, видневшихся сквозь листву. За такую охоту полагалась смерть через повешение, но ничто не могло остановить голодных солдат. Офицерам военной полиции тоже не хватало провизии, а осторожно предложенный кусочек жареной свинины обеспечивал молчание и слепоту полицейского. Двор постепенно заполнялся офицерами из нескольких дюжин батальонов, расположившихся в деревне. Дневная жара спала, вечер был приятно теплым и ясным, звезды, появившиеся на небе, напоминали костры огромной армии, конца которой не видно. Из гостиницы доносились звуки музыки и веселый хохот — офицеры убеждали испанских танцовщиц чуть повыше задирать юбки.

Шарп прошел по переполненному залу и заметил в углу Симмерсона, который играл в карты со своими прихлебателями. Гиббонс тоже был там, теперь он стал постоянным представителем «штаба» Симмерсона; а еще возле стола находился весьма неприятный лейтенант Берри. Шарп вспомнил девушку. Он видел ее несколько раз после возвращения из Вальделаказа и неизменно чувствовал укол ревности. Однако тут же заставлял себя не думать об этом — офицеры батальона и без того достаточно разобщены. Сторонники Симмерсона плясали под его дудку и не уставали повторять, что он не виновен в потере знамени, однако многие открыто заявляли о том, что поддерживают Шарпа. Ситуация сложилась очень непростая, но сделать тут ничего было нельзя.

Шарп снова вышел во двор. Под одним из кипарисов сидели Форрест, Лерой и группа младших офицеров. Форрест подвинулся на скамейке, чтобы Шарп мог сесть.

— Вы никогда не расстаетесь со своим ружьем?

— Чтобы его украли? — спросил Шарп. — А меня заставили за него платить?

— Вы уже рассчитались за ошейники? — улыбнувшись, спросил Форрест.

— Нет еще. — Шарп поморщился. — Но теперь я официально отношусь к батальону, так что, полагаю, долг будет вычтен из моей зарплаты, только вот неизвестно, когда она прибудет.

Форрест показал ему на бутылку вина:

— Пусть это вас не беспокоит. Сегодня за вино плачу я.

Офицеры весело прокричали приветствие в адрес Форреста, а Шарп незаметно коснулся кожаного мешочка, висевшего у него на шее. Мешочек потяжелел на шесть золотых монет благодаря мертвецам на поле Вальделаказа.

Шарп выпил немного вина.

— Отвратительное!

— Я слышал, — сухо произнес Лерой, — что когда крестьяне топчут виноград, они не тратят время на то, чтобы отойти в сторонку и облегчиться.