В Танино отсутствие у Вадима с ее родителями состоялся разговор. Можно только представить, что муж им наговорил. Мама, папа, Игорек уехали в Жулебино. Когда Таня вернулась домой, их вещи были собраны и упакованы в большие клетчатые сумки, с какими мелкооптовые торговцы шастают по рынкам. Не в чемоданы или в коробки – в сумки. Вадим потрудился их купить. Он сказал, что «Газель» для перевозки вещей уже стоит во дворе. Он отказывался обсуждать с Татьяной это возмутительное выселение.

– Я подам на тебя в суд! – вспыхнула Таня.

– Опоздала, я уже подал иск. На развод и раздел имущества, тебе придет повестка. Посторонись, подержи дверь лифта, я буду выносить вещи. Кстати, драгоценности, которые тебе дарил, я оставил себе, у меня есть магазинные чеки на каждую цацку.

Тане ничего не оставалось, как отправиться к маме, папе и сыну.

На суд она шла в полной и абсолютной уверенности, что справедливость восторжествует. Драгоценности, посуда, компьютеры, домашний кинотеатр, фотоаппараты, видеокамера – черт с ними, пусть подавится. Но квартира! Пусть не вся новая квартира им отойдет, но бо́льшая часть – соответствующая взносу Таниных родителей. Квартиру можно продать, получить деньги, продать жулебинскую однокомнатную, в итоге купить что-нибудь не столь тесное, как их нынешнее жилье. Головная боль, конечно, но другого выхода нет.

Родители решительно настояли на том, чтобы отправиться на суд вместе с Таней, все-таки это их деньги присвоил Вадим, они свидетели. Танина мама любила смотреть по телевизору передачи про якобы реальные судебные процессы, но не догадывалась, что они с папой выступают не свидетелями, а ответчиками с обидным дополнением – «третьи лица». После суда мама сказала: «В телевизоре все совершенно иначе». И больше никогда не смотрела передачи, в которых торжествует липовое правосудие.

Судьей была Журавлева. Она быстро проговорила что-то вроде: процесс по иску… объявляется открытым, суд в составе… Потом спросила, есть ли отводы суду. Таня прекрасно видела, как Журавлева и Вадим обменялись понимающими взглядами. Да Вадим и не скрывал, всем видом показывал: я с судьей вась-вась. И тем не менее Таня не стала выдвигать отвод Журавлевой: какая, в сущности, разница, кто судья, если закон на их стороне?

Развели Таню с мужем быстро. Вадим представил список совместно нажитых вещей и заявил, что по каждому пункту может доказать свое право на собственность. Хотя ей многое из этого списка не было бы лишним, Таня не стала возражать. За два месяца до суда Вадим выказал себя таким мерзавцем, что противно после него пользоваться вещами. Иное дело – квартира.

И тут началась фантасмагория. Вадим купил квартиру до женитьбы и уже поэтому был ее полноправным владельцем. Таня и ребенок даже не зарегистрированы в этой квартире. В свое время ей показался разумным довод мужа: лучше вам прописаться в Жулебине, чтобы после смерти твоих родителей, дай им бог долгих лет, без проволочек вступить в права наследования.

– Вы можете доказать, что передавали истцу деньги на покупку квартиры? – спросила Журавлева.

– Конечно, – ответил Танин папа.

– Я вас слушаю.

– А что я должен говорить? – растерялся папа.

– Вы можете представить суду расписки о передаче денег?

Расписок у них не было.

– Вы можете представить свидетелей передачи сумм?

Папа покрылся пятнами, а мама смертельно побледнела.

– Я вас хочу спросить! – вскочила Таня.

Она хотела спросить: «Какие могут быть расписки или свидетели, когда деньги отдаются практически мужу, вопрос регистрации брака – дело нескольких дней?»

– Суд спросить? – вытаращила глаза Журавлева.

Она была шокирована. Словно Таня не просто сморозила глупость, а нанесла чудовищное оскорбление.

Вадим прятал улыбку, смотрел в стол, перебирал бумажки, которых притащил целую кучу. А Таня не подумала даже договор о продаже их старой квартиры захватить.

– Но я вижу, что вы готовы принять неправильное, несправедливое решение, – продолжала Таня. – Вы ведь должны понимать, кто здесь обманщик, а кто обманутый!

– Вы получаете замечание о неуважительном отношении к суду, – процедила Журавлева.

Квартира отошла Вадиму.

Родители Тани были морально раздавлены. Они шли в храм закона, а оказались в тупике правосудия. У папы было предынфарктное состояние, у мамы – предынсультное. Пришлось положить их в больницу. Таня отменила операции, взяла отпуск, чтобы выхаживать родителей. Как назло, расхворался сын. Выручила Ирина. Она тоже взяла отпуск, сидела с Игорьком. А когда Таня падала с ног, Ирина ехала в больницу вместо Тани, которая оставалась с сыном. Они перешли на «ты». Ирина оказала бесценную помощь. Единственным недостатком была Иринина болтливость, она не закрывала рот. Все мужчины у нее делились на настоящих мужиков и подонков. Маленькому Игорьку Ирина заявляла: «Твой папа мерзкий подонок и сволочь!» Ире казалось, что, если она будет неутомимо поносить Вадима, Тане станет легче.

А Таня почти не думала о бывшем муже. Все зло мира сосредоточилось для Тани в Журавлевой. Таня не подозревала, что может испытывать такую испепеляющую ненависть, почти маниакальную, не отпускающую ни днем, ни ночью. Журавлева, наделенная властью судить людей, не могла не видеть, на чьей стороне правда. Слепой увидел бы, глухой услышал бы. Журавлева цинично, по закону – не придерешься, сотворила произвол. Журавлева виновата в том, что Танины родители едва не умерли от горя, постарели на десяток лет, превратились в брюзжащих старичков, разочарованных в системе правосудия, не верящих в справедливость. Журавлева виновата в том, что Таня и сын спят на раскладушках, а старенькие родители – на тесном диванчике. В пятнадцатиметровую комнату просто не втиснуть больше мебели. И никаких перспектив, Танина зарплата даже ипотечный кредит в банке не позволяет получить. Мама иногда плачет: «Как хорошо мы жили в старой квартире, она мне снится». В маминых слезах виновата Журавлева. Папа говорит: «Скорей бы в ящик сыграть, вам легче будет». И в этом виновата Журавлева.

«Виновата, виновата, виновата!» – бухало в голове.

«Да что же это со мной? – думала Таня. – Я сама виновата в том, что вышла замуж за Вадима, была наивной доверчивой простушкой. Недостойно перекладывать свою вину на другого. А достойно судить людей нечестно? Вот опять! Это какой-то злостный душевный псориаз – чешется, покрывает сознание язвами и не поддается лечению».

Ненависть к Журавлевой терзала Таню несколько месяцев. Лишь благодаря работе и необходимости поддерживать родителей, изображать перед ними оптимистку, которая верит в светлое будущее и врет, что в банке обязательно дадут ипотечный кредит, вот только экономический кризис пройдет, Таня выкарабкалась из мучительной депрессии. Через год она вспоминала о Журавлевой как о страшном сне – было, прошло, надо жить наяву, а не в дурмане ночных кошмаров. Через два года почти не вспоминала о Журавлевой. Сволочь и сволочь, Журавлевых много, что ж, теперь из-за них вешаться? Хотя Татьяна отчетливо представляла, что слабовольный человек мог бы и повеситься. Несправедливость для кого-то бывает страшней войны.