— Не верю, не может этого быть.

— Как это невежливо, миссис Идом! В нашем клубе джентльмены не обзывают друг друга лжецами.

— Извините, пожалуйста. Я хотела сказать, что в это трудно поверить.

— Благодарю вас… Я также слышал, что дама, о которой идет речь, очень заботится о питании своей семьи и прислуги. Знаете, мы с женой считаем, что суп из кормовой капусты — одно из самых питательных и вкусных блюд на свете. — Пауза. — Но один очень опытный врач не советовал нам давать детям до двенадцати лет острые сосиски, которыми торгуют на португальском базаре… А вот солонина — отличная еда! Британский флот веками кормил ею матросов и правил морями! Говорят, что Трафальгарская битва была выиграна на одной солонине. Однако тот же врач не рекомендовал моей жене давать слишком много солонины маленьким детям, даже если мясо неделями вымачивалось в чистой воде.

— Скажите, брат Беллерофонт, как вы его называете, часто ходит в этот клуб?

— Не так часто, как нам хотелось бы. Можно смело сказать, что он здесь — самый любимый и почитаемый человек. Членам клуба — а все они весьма состоятельные люди — стало известно, что его семья не слишком хорошо обеспечена. Его произвели в почетные члены, что освобождает от уплаты взносов. Четверо из нас, включая меня, предлагали ему высокие должности в наших фирмах и предприятиях. Брат Пруденций предлагал ему пост вице-президента страховой компании в Хартфорде. Брат Кандид возводит жилые массивы во Флориде. Имя брата Беллерофонта на бланке, его внешность, его всем известная неподкупность принесли бы миллионные доходы, долю в которых фирма с радостью предложила бы ему. Как и другие наши фирмы. Брат Беллерофонт чересчур привязан к своей семье; жена его не желает переезжать в Коннектикут или в Майами. Надеюсь, что он передумает и что необходимость вынудит его поступить в мою компанию.

— А чем вы занимаетесь, сэр?

— Я предпочел бы об этом не распространяться, миссис Идом. Но, учитывая его выдающиеся заслуги перед нашей страной, федеральные власти вряд ли станут придирчиво следить за нашими операциями. — Я понизил голос: — Как вы считаете, он согласится?

— Брат Асмодей, я не желаю продолжать этот разговор.

— Человек должен работать. Мужчине надо стоять на собственных ногах, мадам.

— Я сейчас буду колотить в дверь!

— Ах, миссис Идом, прошу вас, не надо! Вы разбудите девушек!

— Девушек? Каких девушек?

— У нас, сами понимаете, под воскресенье бывают небольшие сборища. Ну и выпивка. И милое дамское общество из Нью-Бедфорда и Фолл-Ривера. Члены клуба хоть и поздно, но возвращаются домой, а их прелестным подругам мы разрешаем поспать подольше. За ними пришлют лимузин в два часа дня.

— Девушки? Вы хотите сказать, что полковник сидит наверху с какой-нибудь гетерой?

Я призадумался.

— Такого имени я что-то не помню… Аниту я видел, и Руфь, и Лилиан; кажется, Айрин. Да, и Бетти…

— Я ухожу! Немедленно! Нет! Я буду колотить в дверь!

— Мадам, как член этого клуба, я не допущу, чтобы вы устраивали здесь скандал. — И едко добавил: — А мне говорили, будто миссис Идом достойная женщина, чего иногда не скажешь о ее хозяйке.

— На что вы намекаете?

Я показал на часы:

— Вам осталось ждать всего четверть часа.

— На что вы намекали этим ядовитым замечанием?

— В моем замечании не было никакого яда. Только дань вашим качествам, миссис Идом.

— Я требую…

— Если вы присядете и перестанете оскорблять наш клуб, я… дам вам кое-какие пояснения.

Она села и нетерпеливо воззрилась на меня. Я снова стал полировать ногти, при этом небрежно говоря:

— Моя дорогая жена не сплетница. Я никогда не слышал, чтобы она повторяла чьи-то злобные россказни — кроме одного-единственного раза. Кстати, мы — послушались врача. Больше не даем детям супа из кормовой капусты и солонины.

— Вы хотели что-то сказать насчет миссис Ванвинкль.

— Ах, да, — я понизил голос и придвинулся к ней вместе со стулом. — У этой во всем остальном замечательной женщины есть широко известная кличка.

— Кличка?

— Жена услышала ее от миссис Делгард, а та — через леди Брэкнел от самой миссис Венебл.

— От миссис Венебл!

Я встал.

— Нет! Таких вещей я дальше не передаю. Вы уж меня извините.

— Вы просто невыносимы, брат Асмодей! Раз начали, прошу договаривать!

— Ладно, — сказал я со вздохом, — но обещайте никому не повторять, особенно миссис Ванвинкль.

— Я-то не повторю…

— Видите ли, миссис Венебл слышала, будто миссис Ванвинкль послала своего мужа — этого великого человека — к миссис Темпл за ветхой тридцатилетней эгреткой, не пожелав поверить миссис Темпл, что та сама уничтожит перья. И миссис Венебл сказала: «Я больше не дам ни гроша на приюты для животных, пока миссис Ванвинкль не запрут в сумасшедший дом. — Это — Далила!»

— Далила!

— Вы помните, что Далила остригла волосы могучему Самсону, и он потерял всю свою силу: тогда враги кинулись в его шатер и ослепили его. Она била в цимбалы и тамбурин и отплясывала на его распростертом теле. Как утверждают ученые специалисты по Ветхому завету, эта история означает, что она произвела над ним куда более жестокую операцию.

Миссис Ванвинкль побледнела как полотно. Она лишилась дара речи.

— Дать вам воды?

— Да, пожалуйста…

Когда я вернулся из кухни, Рип уже слез с галереи для музыкантов, спустился по лестнице вниз и стучал в запертую дверь. Я ему открыл.

Муж с женой безмолвно смотрели друг на друга. Она взяла из моих рук стакан, не сводя глаз с Рипа; наконец она попросила:

— Николас, пусть этот ужасный человек выйдет из комнаты.

— Это мой немецкий учитель, Пэм. Через несколько минут я отвезу его в Ньюпорт. Тед, поднимешься наверх, подождешь — я тогда позову.

— Я пойду в город пешком, Рип. Можешь подобрать меня по дороге. Всего хорошего, мадам.

И я направился к двери. На пороге я услышал, как зарыдала миссис Ванвинкль.

Погода была превосходная. Шел я минут пятнадцать. Вскоре после того, как я миновал Тайвертон, меня обогнала машина миссис Ванвинкль. Она опустила вуаль, но голову держала высоко. Немного погодя возле меня остановился Рип. Я сел в машину.

— Ты был очень резок, Тед… Ты был очень резок. — Машина тронулась. Помолчав несколько минут, он повторил: — Ты был очень резок.

— Я знаю, что зашел чересчур далеко, и прошу прощения.

Какое-то время мы ехали молча.

Молча проехали десять миль. Потом он сказал: