ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

— Тир-ли-ли… тир-ля-ля… «Квершлаг» моя судьба-а-а…

И снова старый Хольм загулял в своем любимом трактире, да так долго, что у добродушного Панкраца кончилось терпение и он выставил горького пьяницу за порог, на этот раз без утешительного глотка пива.

Светало.

— Тир-ли-ли… тир-ля-ля… — Хольм, который направил стопы на Шелленгассе и дальше из города, снова очутился на Кройцхоф. — Ух ты, ик, — он прислонился к углу какого-то дома. — Нне так уж… я и пя… пян! Здсь дл… длжна быть ше… шш… Шеленгассе, пръклятье! — С безумным взором он, шатаясь, потопал дальше, как раз в противоположном направлении, и забрел на Бёттгергассе. Тут, осилив еще пару шагов, он потерял равновесие, и снова ему помог угол дома. Медленно в его затуманенном мозгу забрезжило осознание, что он напрочь заблудился. — Я… ик… зпл… заплутал. — Он начал беспомощно озираться. И лучше бы этого не делал, потому что от этого движения все вокруг завертелось и он грохнулся прямо задницей о мостовую. — Ой-ё-оо!

Хольм потряс головой, словно мог таким образом вытрясти алкоголь из ушей, и поднял глаза вверх — прямо на женскую голову. Он поморгал и хрюкнул, потому что там, где у женщин было тело, была дверь. Ого-го! Он снова помотал головой и отважился на второй взгляд. И то, что он увидел на этот раз, было так ужасно, что он отшатнулся назад и ударился головой о брусчатку. Благословенный обморок пришел ему на помощь.

Лапидиус стоял посреди Гемсвизер-Маркт. На этот раз здесь было столько народу, что перехватывало дыхание. Повсюду стояли лотки, на которых предлагались на продажу ртутная мазь и пилюли с липовым цветом. Море мази и пилюлей. А посредине стоял Вайт и ловко управлялся с разным фармацевтическим инструментом. Аптекарь? На рынке?

У следующей повозки Лапидиус повстречался с ним снова. Не может быть! Не мог же Вайт раздвоиться? И все-таки это было так. Второй Вайт держал в руке пучок белены и беспрерывно кричал: «Hyoscyamus niger, Hyoscyamus niger![11]» Третий Вайт размахивал аламбиком и указывал им на Лапидиуса. Его лицо исказила гримаса ненависти. «Это Фрея Зеклер, ведьма! — кричал он. — Ведьма, ведьма!»

Лапидиус оцепенел, хотел разъяснить недоразумение, но аптекарь уже злобился дальше: «У нее сифилис, люди, неизлечимая зараза, вторая чума, французская болезнь! Спасайтесь!» Прямо перед остолбеневшим Лапидиусом он натянул себе аламбик на голову и смотрел через стекло выпученными жабьими глазами. «Защитим себя от ведьмы!» — снова крикнул он, и крик подхватили остальные рыночные торговцы. Голоса их звучали странным образом приглушенно, должно быть, из-за аламбиков, ибо теперь все натянули себе такие же на головы и орали изо всех сил: «Ведьма, ведьма, ведьма!»

Лапидиус, стараясь выдержать натиск, закричал: «Нет, нет, нет!» — и проснулся от собственного крика. Он был весь в поту и тем не менее испытал облегчение. Жуткая сцена была только сном. Он находился в своей постели, а не на площади. А Вайт, аптекарь, и знать не мог, что Фрея больна сифилисом. Во всяком случае… Он прислушался. Голоса все еще были здесь. «Ведьма, ведьма, ведьма!» — катилось по Бёттгергассе, и это, без сомнения, сном не было.

Он вскочил с постели, бросился к окнам в передней и тут же отпрянул назад. Десятки людей толпились в узкой улочке и беспрерывно выкрикивали клеймо Фреи. Лапидиус увидел лица, в которых больше не осталось ничего человеческого, одни кровожадные глаза да протянутые к его дому руки, рты, напоминающие провалы пещер. Им овладел страх. Голый страх. «Ведьма, ведьма, ведьма!»

Отдельные рты голосили уже нечто иное: «Коли ведьму, коли ее!» Клич тут же распространился. «Коли ее! Вытаскивай и коли! Вытаскивай и коли ее..!»

Он поспешил назад в лабораторию, где стоял тяжелый ящик с образцами пород, с неимоверным усилием выволок его в переднюю и забаррикадировал дверь. Он знал, если его пациентку схватят, ее уже ничто не спасет. Разъяренная толпа истреплет все ее тело в поисках нечувствительного к боли места, которое, по народному поверью, есть у каждой ведьмы, как метка, оставленная самим Люцифером. Метка якобы невидимая, поэтому мнимую полюбовницу Сатаны будут колоть так долго, пока это место не обнаружится. А если паче чаяния такого места не окажется и ее невиновность будет доказана, мертвой уже будет все равно. «Какое зверское испытание! — с содроганием подумал Лапидиус. — Ни на йоту не уступает жестокости в камере пыток».

В спешке он оделся и крикнул в слуховое отверстие:

— Фрея, Фрея! Слышишь меня?

— Да, — глухо послышалось в ответ. — Что там за шум?

— Чернь! Толпа вышла на улицу. Хотят добраться до тебя! Тебе надо бежать! Попробуй выбраться из жаровой камеры и… и… — мысли метались, — …и беги задами из дома! Через соседние дворы! Марта уже спасается бегством, я видел ее в этом направлении. Ради Бога, поторопись!

— Я… Я не могу, я…

— Ты должна!

— Нн… нет, не выйдет!

— Ну, ну… ладно. Не волнуйся. Я успокою крикунов.

Он снова поскакал к окну в передней, одним рывком распахнул его и бесстрашно бросил взгляд в бушующую толпу:

— Люди! — закричал он. — Люди, одумайтесь! Что вы…

Удар кулаком пришелся ему прямиком в грудь. Толпа загорланила:

— Ведьмин полюбовник! — Раздались вопли и хохот. — Ведьмин полюбовник! Ведьмин полюбовник!

К нему потянулись руки, хватали за одежду, ногтями старались расцарапать лицо. Он защищался, отталкивал нападавших. Посреди бьющегося в исступлении сброда он распознал свидетельниц Кёхлин и Друсвайлер. Они тянули шеи и орали вместе со всеми что есть мочи.

— Погодите, мегеры, настанет час, за все заплатите! — пробормотал он.

Пока он глазами, полными гнева, следил за разгулом, толпа разделилась на части. Стало видно пастора. Он размахивал руками и кричал что-то, чего нельзя было расслышать.

— Пастор Фирбуш! Пастор Фирбуш, успокойте же людей! Сделайте что-нибудь!

Но пастор его не слышал. Он и сам был игрушкой в руках неведомой силы. А там, слева! Это же Крабиль, начальник стражи! Он стоял перед своим домом и ни шатко ни валко старался сдерживать толпу. Почему он не принимает никаких мер? В море рук появились орудия: камни, палки, дубины. Какой-то верзила притащил топор и, как полоумный, колошматил им по дверному замку.

— Стойте! Стойте! Прекратите!

Еще один удар кулаком попал Лапидиусу в лицо, его голова откинулась в сторону. Он чуть не потерял сознание. Грубая ручища схватила за воротник, пытаясь вытащить его наружу.

— Ведьмин полюбовник! Ведьмин полюбовник!

Он ударил в ответ, но не попал. Немного погодя ему удалось отбиться от рук, мелькавших перед ним, как паучьи ноги, он отпихнул их и